Всеволод Иванов - Александр Пушкин и его время

— Посмотри-ка сам! Пушкин посмотрел…

Девушка… Нет. Девочка в цвете своих семнадцати лет, высокая, в белом воздушном платье, перехваченном стрекозиной талией, пышноволосая, легко ступая белыми башмачками, сияя восторженным взглядом первого своего бала и золотом обруча на головке, проходила мимо, как божественное видение, как греза великого искусства. Словно она была нарисована одной линией, одним слитым движением кисти величайшего мастера, вся — с головы до ног — была движением воздушным, непрерывным… Белое, как цвет яблони, платье, белизна лица, обнаженных девичьих тонких рук таили, однако, силу кипучей алой крови, мощь жизни… Пушкин встрепенулся, раскрыл голубые глаза, побледнел:

— Кто, кто она? — схватил он за твердую руку Федора Ивановича.

Старый дуэлянт гремуче засмеялся:

— Ага! Тебе везет, Пушкин! Я один из немногих, кто вхож к ним в дом… Ее еще не знают. Первый бал!.. Но скоро Москва заговорит о ней… Гончарова! Натали!

Пушкин, не выпуская локтя графа Толстого, следил за девушкой, улыбающейся в несущемся мимо потоке лиц, причесок, лысин, спиц и чепцов. — Граф, ты, надеюсь, представишь меня?

…Дворянской барышней Наташа не была.

Свой род Гончаровы вели от калужских купцов, имевших в восемнадцатом веке крупную фабрику бумаги и парусного полотна. Выделываемые ими товары были настолько отличного качества, что английское правительство закупало у Гончаровых полотно для парусов своего флота, а гончаровская бумага широко шла по всей стране. Фирма Гончаровых была миллионная, почему расторговавшиеся хозяева получили дворянство, владели крепостными.

Ко времени знакомства с Пушкиным дела семьи Гончаровых сильно пошатнулись. Глава семьи Николай Афанасьевич впал в душевное расстройство, мать — Наталья Ивановна, женщина меркантильная, с деспотическим характером, стала усердной церковницей. Жили они на Большой Никитской, угол Скарятинского переулка, в собственном доме, и весь стиль их жизни резко отличался от грибоедовского стиля московских бар.

Три сестры Гончаровы воспитывались матерью дома в православном, суровом, почти монашеском режиме: вставали с зарею, ложились в десять часов вечера. Каждую субботу ходили ко всенощной, каждое воскресенье — к обедне. Девушки не осмеливались никогда повысить голоса, в присутствии старших молчали, не спорили, не вмешивались в разговоры. Боялись они маменьку так, что, входя в ее покои по вызову, крестились… Все воспитание их в духе времени сводилось к блестящему французскому языку, к танцам, да еще молитвам…

Здесь явилась Пушкину его «Мадонна» — «чистейшей прелести чистейший образец» — сама классическая красота, воплощенная в семнадцатилетней девушке.

При первом знакомстве скромную, застенчивую до болезненности Наташу Гончарову подавило непосредственное пушкинское обаяние, его внутренняя, гению свойственная властность; разговаривая с ним, она смущалась, отвечала на восторженные слова поэта конфузясь. И эта милая застенчивость делала ее в его глазах еще краше. Пушкин внутренне был потрясен, подавлен и в то же время восхищен красотой Наташи, как бы воплотившей в себе все его поэтические мечтания… Его друзья точно отмечают это. Князь Вяземский пишет в письме к А. И. Тургеневу в январе 1829 года: «Он все время был не совсем в себе. Я видел его с теми и с другими и все не узнавал прежнего Пушкина…»

К этому времени относятся стихи Пушкина «Поэт и толпа», которые появились под заголовком «Чернь» в «Московском вестнике» в начале 1829 года. Эти стихи полны самоуглубленности — поэт «рассеянно бряцает на лире», а кругом народ — холодный, надменный, не посвященный в таинство поэзии, внимает ему «бессмысленно»…

«Не умею ни объяснить, ни угадать, что с ним?» — пишет в приведенном письме Вяземский.

Пушкин в смятении, в беспокойстве… Он отвергает свет, светскую чернь, требующую, чтобы он учил ее. Он мечется, как мотылек над необозримыми коврами лугов, ища в своем полете женское сердце, доброе и умное, чтобы отдохнуть, успокоиться, наконец, решить, что ему делать — жениться или нет? Он так взволнован, что 5 января 1829 года, в самые крещенские морозы, бросает Москву, скачет на тройке снова в Малинники, где его ждет дружеский совет Прасковьи Александровны. Ведь в Москве такого совета не найти ни на Собачьей площадке у Соболевского, ни у издателя Погодина и особенно уж на Большой Никитской у Гончаровых, где поэт обреченно цепенеет перед божественной красотой Наташи. Но недолго остается Пушкин в Малинниках — уже 16 января он скачет оттуда в Петербург. Бурный вихрь поисков любви настоящей, семьи, покоя, возможности подлинного творчества кружит, носит поэта между Малинниками, Москвой, Петербургом. Страстная, трудная, но полная, кипучим ключом бьющая жизнь! Трагическая бесприютность гения, к тридцати годам жизни ни разу еще не имевшего постоянного своего пристанища! Какой контраст с абсолютно устроенной, аккуратно рассчитанной, полностью сбереженной и расчетливо использованной долгой жизнью того же Гёте!