Бронислава Островская - Геройский Мишка, или Приключения плюшевого медвежонка на войне

Я видел. По вымершим улицам, под слепыми глазницами окон шли они тучей, с присвистом, топотом, гулом и стоном барабанов. Ехали на маленьких косматых лошадках, с длинными пиками в руках, в папахах набекрень. Шли в толстых серых шинелях, запыленные, измученные, отупевшие. Полки за полками, полки за полками вливались в город словно наводнение.

Я не сводил с них глаз. Ведь это враги — те самые. Кто же они такие? И чего от нас хотят? Что нам несут?

Поют. Хор дикий, хриплый, песня рвется из смертельно усталых легких. Жалко мне их. Люди.

Песня дикая, бескрайняя. Бьется о каменные стены, набивает шишки. Тесно ей тут. Не то. Ей бы в привольную степь.

Город содрогается. Совсем недавно еще звучала здесь иная, своя, душевная песня. А сейчас вот эти? Чужие? Зачем они пришли? Со своей далекой бескрайней земли — сюда — за нашей?

— Вон! Вон! — глухо грохочут под их сапогами разбуженные мостовые.

— Вон! Вон! — гудят дома.

— Вон! — рвется и во мне какая-то, доселе неведомая, мощная злая струна.

По всему городу несется навстречу пришельцам грозный, набирающий силу хор.

— По какому праву?

И только белый, такой беспомощный флаг на ратуше лопочет что-то, вьется, плачет.

В тот вечер дверной звонок вдруг заверещал пугающе, словно забил тревогу. Дверь резко распахнулась, и в комнату вбежала кухарка, за нею две соседки.

— Казаки! — выкрикивала кухарка, приседая при каждом, все более настойчивом звонке. — Казаки!

Они обежали комнату, вылетели в кухню и принялись там баррикадировать дверь. Звонок продолжал надрываться. Женщины, похоже, передумали — прибежали обратно.

— Не открывать, ни в коем случае! Я говорю, не открывать! — кричала одна.

Более рассудительная убеждала:

— Как же не открывать? Хуже будет, если они двери вышибут, а то еще и застрелят.

Кухарка стонала. Звонок верещал, как резаный. Дверь гудела от ударов. Выхода не было. Теряя со страху тапки, кухарка пошла открывать. Соседки застыли в резерве. Я с интересом смотрел, что будет.

Распахнутая дверь громко ударилась о стену, и в прихожую ввалился, посапывая и бранясь, толстый мужчина в мундире.

— Черт побери! — загремел чужой язык. — Почему не открываете?

Он вошел в комнату. Кинул взгляд на упрятанную в чехлы по случаю каникул мебель.

— Уехали?

Кухарка кивнула, не смея слова вымолвить от страха.

— Ну и славно, — обрадовался тот. — Я беру эту квартиру. Денщик! — крикнул он в сторону прихожей.

Влетел солдат с вытаращенными голубыми глазами. Вытянулся в струнку.

— Вещи сюда!

Солдат повернулся кругом и вышел. Слышно было, как он тащит по лестнице какие-то тюки.

Пришелец осматривал комнату. Теперь я видел его хорошо. Красные лампасы выдавали генерала. Он заглянул в столовую. Обрадовался, увидев блестящий как золото самовар. Стукнул по нему пальцем, повернулся к кухарке.

— Ставь самовар. Чаю хочется.

Старая, сообразив, что убивать ее не будут, понемногу успокаивалась. Однако воспользовалась случаем, чтобы убраться с самоваром на кухню.

Генерал вернулся к нам. Уселся в кресле напротив окна. И наконец заметил меня.

— А, Миша! — удивился он. — Славный.

Встал, взял меня и начал мять со всех сторон. Прикосновение чужих рук крайне меня возмутило. Зачем я ему понадобился? Я состроил свою самую воинственную мину и, напрягши пузо, пискнул как можно более враждебно и мрачно.

Но такова уж моя судьба — какие бы чувства я не выказывал к людям, в ответ я пробуждал лишь безудержное веселье. Генерал расхохотался. Потом ему что-то, видимо, вспомнилось — он вздохнул, ласково меня пошлепал и посадил обратно на окно.

— Ну что ж! — решил он. — Теперь ты, Миша, пойдешь к моему Мишке.

Ах, до чего же подлые времена! Мало того что приходится смотреть, как чужие хозяйничают в твоем любимом доме, так еще в придачу это зловещее обещание.

— Как бы не так! — затрясся я от ярости при мысли о России и каком-то генеральском Мишке. Он хочет подарить — меня?! Меня, польского, грюнвальдского медвежонка Гали и Стася?