Бронислава Островская - Геройский Мишка, или Приключения плюшевого медвежонка на войне

— И уже есть мы! — задиристо тявкнуло новенькое пехотное ружьецо, радость и гордость Стася.

Теперь я знал. Знал все, хоть не знал ничего. Ни какая это война, ни где, ни с кем. Но не зря прошли уроки истории, идейные споры, не зря я много раз слышал, как горячо бились детские сердца, — во мне вдруг возникла твердая уверенность. И я изумился, когда то же самое громко высказал висевший среди оружия старый и почерневший рыцарский медальон.

— Всякая война — наша, если можно сражаться за Польшу.

— Вы о чем? Вы о чем? — тщетно допытывалась японская ваза. Никто ей не отвечал. Только пожали плечами две французские фарфоровые статуэтки. Все предметы погрузились в размышления.

Я воспрял духом, потрясенный и счастливый. По мне будто забегали электрические искры. Начинается новая жизнь! Каждой, даже самой маленькой своей частицей я чувствовал одно — чувствовал безошибочно. Великое завтра — пришло. <���…>

Внешний вид города ничего не объяснял. Люди как потерянные сновали по улицам. На углах разгоряченные группки стояли перед большими разноцветными афишами.

А мимо проходила армия.

Подобная жуткой серо-голубой, сверкающей стальными чешуйками винтовок змее, она тянулась, тянулась без конца под чужие, бесчувственные звуки австрийских горнов и барабанов. Я видел проходящих из окна — похожих на оживших оловянных солдатиков Стася. Но куда они идут? Против кого? Никто из нас не знал.

Единственной компетентной особой мог быть телефонный аппарат, стоявший в углу, но он всегда держался столь неприступно, что я не любил вступать с ним в разговоры.

Любопытство, однако, пересилило. С самой что ни на есть изысканной вежливостью я обратился к нему, спрашивая, не знает ли он… И к своему величайшему изумлению, получил исчерпывающий ответ.

— Проинформировать? Да, да. Мы можем вас проинформировать. Что за война? Австрийская, разумеется, воюет Австрия. С кем? С Сербией. Почему? Убит австрийский эрцгерцог Фердинанд в Сараеве. Далеко. Так точно. Пока только это. Но вскоре мы сможем сообщить вам новые подробности. Наши аппараты работают. Мы ждем. Так точно. К вашим услугам. До связи.

Он любезно блеснул своей трубкой и смолк.

Даже этакий туз, как телефонный аппарат, был настолько впечатлен величием момента, что, позабывши о капризах, охотно делился с нами ошеломляющими новостями. Возможно, ему нравилось поражать нас собственным всеведением. Как бы то ни было, с той минуты мы знали обо всем. На висевшей рядом с телефоном поблекшей настенной карте внезапно вспыхнули цвета двух воюющих государств. Желтое поле Австрии и розовое Сербии буквально били по глазам, дергались, безжалостно кусали друг друга. Это завораживало и пугало. Мы ощущали, что к нам приближается нечто невиданное…

Ну… ну… День. Ночь. День.

Что это? Телеграфные провода за окнами стонут опять. Телефон, никем не спрошенный, вновь подает свой голос. Нервно бросает всего лишь два слова:

— Германия с Россией.

По городу несется новый крик.

На карте загораются еще два цвета: огромное пятно русской зелени проливает свою ярь-медянку на ярко-голубые, словно синька, германские границы. Ну теперь-то всё?

Нет. Еще более страшное, невыносимое, напряженное ожидание. И наконец:

— Австрия с Россией.

Город обезумел. По улицам поплыли толпы. Зашелестели флаги. Зазвучали голоса. Задыхаясь от спешки, пролетают дни, принося всё новые известия.

— Франция с Германией.

— Англия.

Карта полыхала.

А мы? А Польша? Польское государство, которое Стась нарисовал карандашом на карте, горит тремя различными цветами. С кем же мы? Против кого? Делается горько.

— Против всех трех! — взрывается горячая уверенность.

— С кем угодно, только бы за Польшу! — выносится решение.

Горечь улетучилась. Я знаю — чему быть, того не миновать, но то, чего не миновать, — прекрасно. <���…>

[ Мишка видит солдат-поляков .]

Был дождливый, унылый день, когда в проползавшей под окнами серо-голубой змее австрийских войск я впервые увидел их ряды.

Они проходили и пели. Доносились невеселые слова:

Я задрожал. Идут. Идут скитаться, воевать, погибать. Я впервые понял, понял по-настоящему, до конца, что над каждым из этих славных одетых в серое ребят нависло нечто страшное, непонятное — то, что люди называют смертью.