Сергей Жоголь - Сыны Перуна

А Радмир уже взбежал на крыльцо, да бросился в дом.

Милослава лежала в постели, на чистых простынях, и когда двери распахнулись и бурным ураганом в светлицу влетел её долгожданный муж, просто охнула по-бабьи и чуть было не уронила слезу. В руках у жены, завёрнутый в белые пелёнки, пуская слюни и посапывая, спал крохотный розовый малыш с забавным курносым носиком и пухлыми щеками. Радмир одарил жену горячим поцелуем и, не прося разрешения, бережно взял на руки ребёнка.

— Ну, вот оно, дождались, свершилось, — Радмир держал крохотный свёрток в руках, и глаза его предательски блестели. — Сын, что ли? — обращаясь к Милославе, произнёс воин.

— Ну, а ты что, сомневался? Как заказывал, — счастливая мать звонко рассмеялась, глядя на своего вновь обретённого супруга.

За дверьми раздался стук каблучков, и Яринка с Олёнкой вбежали в двери и бросились к отцу.

— Папка вернулся, а у нас теперь прибавление! — кричали во весь голос девчонки, не замечая, что их крики и радость вызвали на лице Милославы редкую и горячую, но не грустную, а счастливую слезу.

Заметно постаревший, но напыщенный и важный Толмач стоял в дверях и смотрел, как в этом доме вновь все лица светятся от счастья.

Ушли морозы, ушло холодное очарование Марены-зимы с её ветрами да лютыми стужами. Тронулся лед на реках, потекли ручьи, повылезали из-под пожухлой бурой прошлогодней травы первые цветочки — подснежники. Хороша зима-зимушка, только на смену ей весна-красна идет, спешит, торопится. По небу на огненной колеснице сам сын Велеса катит. Ярила — бог солнца весеннего, молодой красавец — воин, победитель Мороза. У славян западных, варягов да русов, да всех других прочих весенний бог Яровитом зовётся, а то как же, горяч он да яростен, как в бою с холодом, так и в любви, что земли весной согревает. А вот про любовь, весеннюю дочь Лады, Леля более всех ведает. Она приносит в сердца людей волшебные чувства, теплоту и свет, и зарождается в тех сердцах новая жизнь, как зарождаются в полях новые весенние всходы, как распускается на деревьях молодая зелень, как оживает всё, что видно глазу человеческому и зримо сердцу людскому.

Поёт душа, радуется, только на сердце у князя грусть-тоска неведомая. Словно тянет что-то, гнетёт. Только нет той тоске объяснения. Вроде бы хорошо всё, ладно. Вон на днях целый флот пришёл из земель греческих, из Царьграда да других городов ромейских. Товаров тот флот привёз видимо-невидимо. Диковины разные, шелка, жемчуга, яства да вина заморские. Всей жизни не хватит, чтобы всё это добро узреть да переглядеть, перепробовать. Степняки в земли княжьи и носа не кажут, на границах заставы крепкие стоят, храбрецы в тех заставах службу несут, в основном, из местных народов, северян да радимичей. Руяне да бодричи теперь бороды отпускать стали, а славяне головы бреют да усы до плеч растят, и не понять, то ли рус иль варяг, то ли полянин иль кривич, а то и вовсе буртас аль чудин, все теперь едины, все одним словом — Русью — зовутся. Любо-дорого сердцу, ан нет, что-то засело в груди, тревожно да совестно, словно не узрел, не усмотрел что.

«Сколько пройдено дорог, сколько достигнуто целей, сколько повергнуто врагов, — размышлял князь, стоя на крыльце и вдыхая полной грудью чистый аромат весеннего дня. — А какова же цена? Не равно ли число повергнутых врагов числу павших друзей? Нет, нет, врагов мы сразили больше, но это не решает вопрос цены. Ведь жизнь друга и бесценна».

Почему-то Олег вспомнил в эту минуту именно варяга Горика, погибшего в земле уличей, которых так и не удалось покорить.

— Так что же, выходит, Горик пал зря, его смерть была напрасной и ненужной никому?

Только сейчас Олег увидел возле себя конопатого парнишку, который стоял так уже довольно долго, боясь прервать размышления князя.

— Ну, чего тебе, что встал, как столб придорожный? Коли весть какую принёс, так говори, аль язык проглотил со страху? — гневно промолвил князь и тут же пожалел о сказанных в порыве минутного раздражения словах. «Парень-то причем, его ж послал кто-то, а я на него накричал сгоряча», — уже не произнёс, а подумал Олег, увидев, что молодой посыльный аж позеленел от страха.

— Прости, князь, но меня Шига к тебе послал, про коней поведать, что подохли вчерась, — сглатывая слова, произнёс, заикаясь, паренёк. — По первой не посылал, когда лошадка-то твоя помёрла, а тут, когда целых пять, так он и послал к тебе, что неспроста это всё, вот.

Посланцу было от силы лет пятнадцать, и он, конечно же, впервые разговаривал с князем и поэтому, сам того не желая, весь дрожал от волнения.