Сергей Жоголь - Сыны Перуна

Весть об окончании боевых действий мгновенно разнеслась по всему городу. Жители кварталов, солдаты, стража, беженцы, накануне осады наводнившие город, ликовали, пели песни, плясали от радости, у многих из глаз лились горячие слезы счастья. Они выжили, выжили в этой битве и уже неважно, какой ценой. А цена получилась немалой.

По двенадцать гривен серебром должны выплатить ромеи каждому воину Олега, отдельная подать на всех князей и воевод, купечество из Киевских и других земель славянских беспошлинно может торговать на рынках Константинополя — Царьграда. Собрать в обратный путь пообещали греки и оснастить новыми парусами весь флот русов, и четыре года выплачивать в пользу самого князя дань немалую. Такова была цена за мир, который выпросили ромеи у свирепых русов-захватчиков. Но и это еще не всё. В знак своей победы повелел князь, прибить щит свой над северными вратами византийской столицы, в знак победы своей и как гарантию мира между греками и Русью.

— Мечом я вас побил, а теперь щит мой вас хранить будет. Пусть висит он над вашими вратами северными в знак того, что Русь Великая с севера вас от ворогов и других напастей беречь станет, — заявил князь Олег ромейскому Императору. — Будут земли ваши отныне под моим щитом, и под защитой наших мечей и богов наших. Жить вам долго отныне под эгидой Перуна и Велеса, а народам нашим не помнить зла да обид, друг другу принесенных. Вот вам слово мое и людей моих.

Подписал сам князь договор, и другие воеводы тоже: князь тиверский Кареслав и брат его княжич Раду, варяги Вельмуд, и Стемид, и Труар, Гудим — воевода перьяславльский, нурман Фрейлаф и другие великие мужи народа русского. Поклялись они оружием своим и богами своими впредь не чинить бед грекам, а жить с ними по закону и по совести, в мире и согласии.

Иларий спешил туда, где перед боем оставил умирающего стратига Фоку, он спешил к человеку, возвысившему его самого и спасшего от поражения столицу Фракии. Но не смог Иларий донести свою радостную весть по назначению. Великий полководец, чьи потомки ещё не раз прославят силу византийского оружия, лежал на своем ложе в объятиях верного слуги, не покинувшего своего господина в его последнюю минуту. Когда Иларий вошел в залу, Анисим сидел у смертного ложа хозяина, и его слезы падали на холодное тело мертвеца.

Снег хрустел под крепкими копытами коней, а широкие полозья, утопая в белом пушистом ковре, легко скользили по проторенной тропе, изредка подпрыгивая на ухабах. Лошади храпели и трясли гривами, таща за собой навьюченные тяжелым грузом сани. Густой пар поднимался над лошадиными спинами и тут же растворялся в морозном воздухе. Снег искрился и блестел так, что щипало глаза, и от этого блеска хотелось зажмуриться и провалиться в неведомую, далёкую пустоту, помечтать, вспомнить что-то светлое, доброе, полное грёз и простого человеческого счастья. Когда под тобой верный конь, когда чувствуешь во всём теле силу, и на сердце у тебя легко, потому что знаешь: там далеко-далеко у тебя есть родной дом, где тебя любят и ждут. Душа радуется, поёт, словно рвется наружу, чтобы лететь вперёд и всё тебе нипочём, всё в радость.

Радмир слегка пришпорил коня, обогнал несколько возов с поклажей и поравнялся с Вельмудом.

— Торопишься? Понимаю, — со знанием дела промолвил седовласый варяг. — Когда ребёночка-то ждёте?

— Да вот уж со дня на день должен появиться. Бабка-повитуха была, предсказала, аккурат в середине февраля должен родиться, говорила, что мальчик будет, — с улыбкой ответил воеводе Радмир. — Люди сказывают, бабка эта никогда не ошибается. Как скажет, так и будет. День в день угадывает.

— Ну, мальчик — это хорошо, богатырём вырастет, будет смена тебе и радость матери. Вон уж за тем холмом лесок, а за ним уж и земли киевские. Так что недолго тебе ждать осталось, скоро дома будем.

— Дома-то дома, да только пока весь груз приказчикам сдадим, пересчитаем да оценим, немало времечка пройдет. До ночи бы управиться, вон тут всего сколько, только шкур одних звериных, пожалуй, шесть возов будет, а железа, да зерна, да другого добра, видимо-невидимо. Да, попотеем ещё, пока к своим-то попадем, — с грустью покачал головой Радмир.

— Да неужто я тебя всё считать заставлю, вон народу то сколько, сам я за всем присмотрю, да прослежу, — усмехаясь в усы, пробасил Вельмуд. — А ты уж беги к себе во двор, к своей любушке, может, уж разродилась она. А меня моя старушка-жена как-нибудь уж подождет. Она уж своё отрожала, трое у меня ребятушек, да все парни, уж своих детей нянчат.