Кэтлин Кент - Жена изменника

Марте стало стыдно, что она считала Даниэля человеком слабым, а он, оказывается, подвергает себя и свою семью такому риску — ведь их могут заключить в тюрьму и даже казнить.

— А он сказал что-нибудь еще? — спросила она. — Объяснил, почему отослал меня?

Томас покачал головой:

— Кроме перебранки с его дорогой женой? Только сказал, что он дает тебе время подумать, какую жизнь ты готова избрать.

Томас медленно провел пальцем по ее выступающей ключице.

У Марты словно камень с души свалился, когда она поняла, что Даниэль ничего не рассказал Томасу про красную книжечку. Опустив голову, она протянула Томасу пустые ладони, как нищие просят милостыню, чтобы показать, что она ничего не принесла с собой, ибо у нее ничего нет. Томас с силой прижал ее голову к своей груди, потом взял на руки и понес в укромный угол самого дальнего стойла. Там только что настелили сено, пахнущее зеленью и прелью прошедшего лета. Он сел, прислонившись спиной к стене, и притянул Марту к себе. Его движения были скованные, осторожные, он нежно целовал ее, пока Марта, почувствовав, что ее охватила любовная горячка, не прижала свои губы к его открытому рту. Она верхом села к нему на колени, понимая, что его немалый вес будет слишком тяжел для нее, и помогла ему поднять свою юбку и нижнюю рубашку, которые легли вокруг них серым занавесом. Прижав его руку к своей груди, она заставила себя остановиться и прислонилась лбом ко лбу Томаса, внимательно всматриваясь в его лицо широко открытыми глазами. Не было никаких произносимых шепотом просьб или любовных объяснений, чтобы оправдать то, что они делали, лишь на лице Томаса появился немой вопрос, и она ответила: «Да, да!» — еще плотнее прижавшись к его бедрам.

Он крепко обхватил ее руками, так что от его сильных объятий чуть сдвинулись ее более мягкие нижние ребра, и потянулся, чтобы расстегнуть свои короткие штаны. Целуя, он больно укусил ее нижнюю губу, как будто хотел отвлечь от другой боли — боли, с которой разорвется тонкая плева, на мгновение натянувшись, как брюшко серебристой форели, разодранное колючей приманкой.

Потом боли почти не было, было лишь ощущение постепенного умирания, когда кровь приливала к коже, словно клад, поднятый со дна какого-нибудь северного моря. Марта чувствовала, как на ее руках и бедрах появляются следы от сжимающих ее пальцев и как горит кожа от небритой щетины. Но она только крепче обвила руками его шею, сливаясь с ним и обещая носить на своем теле все эти нечаянные синяки как стяга нового государства.

В доме становилось темно, закатное небо покрылось недолговечными огненными полосами чистого красного цвета, не сулившими ничего хорошего. Джордж Эфтон, чье лицо криво отражалось в треснутом окне большой комнаты, еще раз выглянул во двор, но никого не увидел. В собственном отражении он рассмотрел широкие полосы сажи, которые сам нанес на щеки, и прорезавшийся первый пух на подбородке, после чего решил, что ему вполне удалось придать себе более взрослый вид.

Он вновь присел на корточки у очага и стал осторожно подкладывать в слабый огонь мелкие сухие прутики, чтобы дым из трубы шел незаметной тоненькой струйкой. Его дело было ждать, он это знал, но часы, проведенные в одиночестве, совсем измотали парня, и даже руки, державшие ковш, задрожали так, что расплавленный свинец капнул на пол. Несколько часов Джордж наполнял пулелейки, и рядом уже лежала небольшая горка примерно из двадцати охлажденных мушкетных пуль, готовых к обработке.

Остановив дрожь в руках, он аккуратно залил свинец в лунки, хотя из-за играющих теней сделать это было непросто. Поставил ковш у очага, а пулелейки немного в стороне. Потом, взяв нож, вынул из горки пулю и стал выравнивать ее поверхность, очищая от выступающих кусочков свинца. Голод не давал ему покоя. Запас мяса и хлеба истощился, и желудок больно сводило — с утра в нем не было ни крошки. Чтобы отвлечься, Джордж попробовал по привычке затянуть песенку. Он всегда бубнил себе под нос какой-нибудь мотив, особенно когда чего-нибудь боялся или был чем-то встревожен, и это бесконечно раздражало нанявшего его человека.

Шерстяную шапку Джордж натянул на самые уши, чтобы волосы, образовав неровную кайму над глазами, еще больше скрыли его лицо. Он с тоской подумал о том, что хорошо бы утащить кусочек хлеба из оставшегося запаса. Дом, где он развел огонь, был брошен семьей, бежавшей от оспы, и в чулане не осталось даже горсточки муки. Кроватей тоже не было, как и одеял. Пусто. Но с другой стороны, именно поэтому его и выбрали: брошенный дом, скрытый густыми деревьями и папоротником, с крепкой крышей и исправным дымоходом. А что самое главное — отсюда можно было пешком дойти до жилища валлийца. Вспомнив, что пора проверить остывающие пулелейки, Джордж повернулся к очагу и тут же почувствовал сзади легкое дуновение и шорох.