Борис Акунин - Бох и Шельма (сборник)

– Так ты веришь, Степания Карповна, что я вернусь? – просветлел ликом витязь.

– Попробуй не вернись! Я нарочно руки на себя наложу, чтоб тебя на том свете сыскать и глаза твои лживые выцарапать! Даже и слышать про такое не желаю! – И снова ножкой топнула.

– Ну, стало быть, вернусь, – улыбнулся князь. – Не захочет Господь своего ангела огорчить.

На самой нижней ступеньке он повернулся к площади, крикнул звучно:

– Прощайте, люди тарусские! Уходим биться с татарами! Берегите мне город! А пуще того берегите мою невесту, боярышню Степанию Карповну! Вернусь – быть ей вашей княгинею!

– Не тревожься, князюшка Глеб-свет Ильич, – молвил родитель боярышни, обнимая ее за плечо. – Сберегу для тебя голубку, не будь я Карп Фокич Солотчин. Дождемся тебя здесь, с победой и славой.

Но тут в умилительную беседу влез Сыч, грубый мужичина:

– Князь, мы татарина поймали. Говорит, лазутчик великокняжеский. Однако брешет.

Князь неохотно повернулся от невесты. На Шельму едва глянул. Глаза у тарусского владетеля были серые, с длинными золотистыми ресницами.

– А, мельник. Почем знаешь, что брешет?

– Вижу.

Яшка замычал: выньте кляп, всё обскажу.

Но князь, поморщившись, молвил:

– Пускай люди великого князя с ним разбираются. Киньте его в телегу, а на коня пускай Бойка сядет. Негоже старшему дружиннику тарусского князя пешему идти.

И снова отвернулся к свой зазнобе.

Яшку ссадили, запихнули в телегу с какими-то мешками, а на татарского коня влез рыжебородый дружинник, довольно оскалился щербатым ртом. Сказал, пришепетывая:

– Добрая лофадка.

– Речь войску скажи, – тихо посоветовал боярин Солотчин (Шельма по губам прочитал). – Положено.

Глеб Тарусский покашлял, почесал затылок под алой, в куньем мехе, шапкой.

– Ну что, воины православные… Великий князь Дмитрий Иванович собирает русскую силу у Коломны. Туда и пойдем. Ну, это… Не посрамим своей Тарусы. Вам, моя дружина, оно и по долгу надлежит. А вы, хрестьяне, кто по своей доброй воле идет, – обратился он к ополченцам, – вас за то Бог наградит. И я, жив буду, не забуду. Кто вернется – от тягла освобожу. Кто сложит голову, о семье позабочусь. Вот…

На том речь и закончилась. Князь, кажется, был некраснословен. Да и смотрел не столько на свое негрозное воинство, сколько на невесту.

Степания Карповна сказала ему:

– Погоди. Давай еще попрощаемся.

Надула розовые губки, сулясь заплакать.

Однако Сыч, который, оказывается, был мельник, а стало быть, важная по захолустным понятиям особа, нечинно дернул господина за край плаща:

– Пора, Глеб Ильич. Время позднее. Нам до темноты хотя б к Плещеевому лесу дойти.

Вздохнув, князь сел на коня, махнул рукой.

Нестройный отряд двинулся в путь. Мужики, кто послабее сердцем, все-таки оглядывались. Бабы держались из последней мочи, но пока не ревели. Одна какая-то крикнула: «Мокеюшкаааа! Ууууу!» – да сама заткнула себе рот краем платка.

Князь ехал самый последний, шагом. Всё оборачивался на крыльцо, откуда краса небывалая старательно махала ему белой ручкой.

Солнце стояло совсем низко, свету оставалось всего на час-полтора.

Яшка, которого везли в первой телеге, двигал челюстями – пытался вытолкнуть кляп. Пока не получалось, но всё при деле.

Грустный князь медленно ехал пообонь дороги, будто сам по себе. Уже не оглядывался – со стороны городка били багряные косые лучи, ничего не разглядишь.

Вскоре, однако, сзади донесся топот. Это поспешал на хорошем буланом жеребце боярин Солотчин, за ним четверо конных слуг.

– Провожу тебя немного, зятюшка. Пускай Степаша одна поплачет…

Заговорили меж собой, негромко.

Яшка, конечно, слух напряг, глазами впился. Попадать к московским ему было не с руки. Никакого лазутчика они знать не знают, и к тому же это вам не лопухи тарусские. Обыщут по всей науке, найдут в поясе алмазную змею. Отберут!

Выкручиваться надо было сейчас, в дороге. Потом поздно будет.

– …Позор-то какой, – жаловался на что-то князь Глеб участливо кивающему боярину. – Как я к Дмитрию Московскому таков явлюсь? Дружина мала и плоха, две трети – мужики-топорники. Удел и при батюшке-покойнике невелик был, а как поделили между нами, семью братьями, одно прозвание что князья. Таруса-городок да три деревеньки – всё мое владение. Людей горсть, вооружить не на что. А как не пойдешь? Ведь вся Орда на нас. Каждый дома останется – пропала Русь…

Солотчин ему, вздыхаючи:

– Эх, и я бы стариной тряхнул, шелом надел, да сам знаешь – мой князь Олег Иванович с татарами не враждует. Стыд и срам, стыд и срам…