Борис Акунин - Бох и Шельма (сборник)

Кто ж откажется?

В бражку был намешан остаток исфаганской травки, которой в Сарае полакомился Габриэль, не к ночи будь помянут.

Очень скоро рязанцы уже дрыхли, бормоча несвязное.

Яшка спихнул их с повозки – поспите, детушки, на травушке.

Взял поводья, развернулся, чтоб Большая Медведица была по правую руку.

Дураков нет ехать к рязанскому князю, который то ли заплатит, то ли нет. Зачем ему тратиться, коли бомбасты сами приехали?

За хорошую мысль – пушки продать – Солотчину, конечно, спасибо, но сделать это надо иначе. Товар по военным временам ходовой. Его всякий возьмет – хоть Ягайло, великий князь литовский, хоть Дмитрий, великий князь московский, хоть тот же Олег, великий князь рязанский. Но денежки вперед, пушки – потом. А то знаем мы великокняжескую честность.

Кони были добрые, подвода прочная. Ехал Шельма по вольной степи, под ладушкой-луной, пел приятную песню и на себя радовался. Есть ли кто на свете умней, ловчей да хитрей? Навряд ли.

Луна, правда, скоро спряталась за тучи, сделалось совсем темно, и Яшка петь перестал. Когда ничего не видно, нужно полагаться на уши.

Уши принесли из мрака, откуда-то сзади нехороший звук.

Стук-постук, стук-постук.

Никак конские копыта?

Насторожился. Да нет – вроде тихо.

Успокоился.

Однако через некоторое время уже справа донеслось: стук-постук.

И снова пропало.

Бес, что ли ночной шутки шутит? Некому в такое время по степи шастать.

Скоро сквозь тучи вновь стала проглядывать луна, пространство осветилось, и не было на нем никакого подозрительного движения, лишь шевелились под ветерком белые, выжженные за лето травы.

Впереди чернел, торчал торчком высокий валун – как раз там, куда правил Шельма.

Внезапно, когда было уже близко, валун шевельнулся. Луна доползла до чистого неба, залила всё серебристым светом, и увидел Яшка: никакой это не валун, а огромный конь с огромным всадником.

Тройка захрапела, встала.

Всадник медленно приблизился, будто ужасное сновидение, и сказал знакомым голосом, коверкающим немецкие слова:

– Он всё знает. – Длинная рука ткнула пальцем в небо. – Он сказал: «Шельма наверняка подглядел, где зарыты бомбасты. Будь там, Габриэль. Жди. Рано или поздно он явится». И ты явился. Сейчас ты со мной расплатишься за всё сразу.

И сник Яшка. Смежил отяжелевшие вежды, впал в милосердное небытие. Всё лучше, чем такая явь.

Но блаженное забытье длилось недолго. Скоро Яшка очнулся – и сразу о том пожалел. Он лежал на телеге, а сверху, заслоняя луну и полнеба, нависал Габриэль.

Вот бывает же: человек думал, что помер, оказался жив и нисколько тому не рад.

Одежда на Шельме была вся растерзана – должно быть, палач нетерпеливо сдирал пояс, а тот зацепился. Золотая змея, изъятая из своего хранилища, сверкала у чудища на шее, троекратно обкрученная. Габриэль поглаживал ее лапищей.

Увидев, что Яшка хлопает глазами, изверг доверительно сказал, будто они закадычные приятели:

– Сижу вот, думаю. Как бы тебя помедленнее убить. Все дни про это думал, только этим утешался. То одно понравится, то другое. Беда в чем? Времени у меня мало. Спохватятся русские, станут пушки искать. Больше часа потратить на тебя не могу. Жалко. Я ведь как мечтал?

Яшка почувствовал, как на лбу выступает испарина. Ледяная. И холодно сделалось – будто в могиле. Но до могилы надо было еще дожить…

– …Вот у нас в Санктории был один мастер из дальней страны Катай, – продолжал Габриэль. – Рассказывал, что самая хорошая казнь – «Тысяча Кусочков». Отрезаешь кончик пальца – перетягиваешь ниточкой, чтобы кровь не вытекла. Потом дальше, дальше. Даже когда одно тулово с головой останется, там еще много чего обрезать можно. Я и нитки с собой захватил, крепкие. А времени-то и нету… – Вздохнул. – Или вот еще хорошая штука, в самый раз для степи. Закопать тебя в землю по шею и помочиться. Муравьи наползут, мухи налетят, слепни разные, оводы. Облепят, будут день, два кровь сосать. Я сидел бы, смотрел, цветы вырезал. Мне бы не надоело… Эх! А сейчас что? – Горько махнул рукой. – Ну, кишки тебе выпущу. Полюбуюсь четверть часика, как ты их руками собираешь. Потом ты сдохнешь, и вся забава…

– Это ты от одиночества такой разговорчивый стал, – проскрипел Шельма. – Соскучился без людей. Что попусту болтаешь? Выпускай мне кишки, я заслужил. Только дай попить напоследок. Горло пересохло – мочи нет. У меня вон там бурдючок, в нем бражка. Попью, и делай со мной что хочешь, твоя воля. А потом езжай на все четыре стороны, ночь еще долгая.