Гор Видал - Империя

— По-моему, там написано двадцать семь. А что думает клерк?

— Я перевел для него завещание на английский. Разумеется, английский текст говорит о двадцати семи годах.

— В чем же тогда проблема?

— Двоякая. Ваш кузен утверждает, что мы намеренно лжеинтерпретировали волю вашего отца и он опротестует нашу интерпретацию цифры.

— Он опротестует? Разве он имеет на это право? Опротестовать может лишь Каролина, а она в трех тысячах миль отсюда.

— Ваше первое предположение справедливо. Он не может опротестовать завещание, к которому не имеет никакого отношения. Ваше второе предположение, географическое, ошибочно. Я только что разговаривал с вашей сестрой. Она сегодня утром прибыла из Ливерпуля и остановилась в «Уолдорф-Астории».

Блэз молча смотрел на адвоката, за спиной которого кто-то прокричал троекратное «ура» в честь мэра Ван Вика и ротонда многократно отразила эти приветственные крики, похожие на артиллерийские залпы. Картины войны возникли в голове Блэза. Что ж, война так война.

— Если они опротестуют то, что написал отец, я затаскаю их по судам. Вы это понимаете, Хаутлинг?

— Разумеется, разумеется. — Старик пощипал свои розоватые баки. — Но не кажется ли вам, что более разумно было бы достичь какого-то соглашения. Так сказать, компромисса. Решения, которое…

— Она должна ждать своей доли. — Блэз поднялся. — Этого хотел отец. Этого хочу я. И так тому и быть.

— Да, сэр. — Корона перешла от полковника Сэнфорда к Блэзу, который на следующие шесть лет становился единственным распорядителем пятнадцати миллионов долларов.

Джон Хэй стоял у окна своего кабинета в здании, напоминавшем роскошный свадебный торт, смоделированный, испеченный и глазированный неким Мюлле, искусником от архитектуры, нанятым двенадцать лет назад, чтобы соорудить псевдороманское убежище для трех великих министерств — государственного департамента, военного и военно-морского — для всех вместе, на расстоянии плевка от расположившегося к востоку красивого, хотя и несколько запущенного плантаторского дома. Белого дома. Из окна кабинета государственного секретаря сквозь листву деревьев виднелись малопривлекательные оранжереи и теплицы Белого дома, похожие на бесчисленные заляпанные грязью хрустальные дворцы; вдали, на другой стороне Потомака, Хэй различал зеленые холмы Вирджинии — вражескую территорию в течение тех четырех лет, что он служил личным секретарем президента Линкольна.

И вот я здесь, подумал он, отчаянно пытаюсь вновь ощутить драму или, на худой конец, комедию; не удавалось ни то, ни другое. Он чувствовал себя старым, дряхлым, одиноким. Клара с детьми осталась в их доме на озере Сьюнапи в Нью-Гэмпшире. Сопровождаемый лишь Эйди, Хэй появился сегодня в девять утра в государственном департаменте и принял бразды правления этим непростым и загадочным учреждением, где шестьдесят с лишним сотрудников были заняты… Чем же они заняты в самом деле?

— Я бы хотел узнать, мистер Эйди, чем же все-таки занимается государственный секретарь?

Он прокричал это на ухо своему старому близкому другу и второму заместителю Элвину А. Эйди. Впервые они встретились, когда оба получили назначение в Мадрид; там самозваный герой Геттисберга, одноногий генерал Дэн Сиклс, американский посланник в Испании, исполнял скандальные обязанности демократа — любовника испанской королевы. Эйди был семью годами младше Хэя; они даже сочинили вместе рассказ, опубликованный в журнале «Патнэмс», и радостно поделили гонорар пополам. Служба в Мадриде в шестидесятые годы не была обременительной.

Теперь Эйди тщательно холил седую бородку и усы в стиле Наполеона III; он пользовался черепаховым гребнем, к счастью оставив старую привычку вынимать при этом карманное зеркало. Эйди был элегантнейшим холостяком, обладал тонким голосом, который в минуты волнения переходил в утиное кряканье. Глуховатый, он искусно улавливал все, что ему говорили. В общем и целом, это был способнейший человек на американской дипломатической службе, а также потрясающий литературный имитатор. В мгновение ока Эйди умел написать стихотворение в духе Теннисона или Браунинга, речь в стиле Линкольна или Кливленда, письмо в манере любого государственного чиновника.

— Каждый из государственных секретарей приходит сюда с собственным представлением о своих обязанностях. — Эйди отложил гребень. — Ваш непосредственный предшественник судья Дэй все пять месяцев пребывания здесь подыскивал себе новое судейское кресло. Разумеется, он занял этот пост лишь из любезности к президенту, когда бедняга Шерман… — Эйди тяжело вздохнул.