Алексей Новиков: О душах живых и мертвых

Выбор пал на профессора Никитенко. Это был тот самый профессор Никитенко, который год назад, отправившись на гулянье, устроенное для народа императором, был поражен царившей на площади мертвой тишиной. Он стал читать теперь «Мертвые души». Он прочел сначала как цензор, потом, второй раз, как читатель – и зачитался. А опытная рука то и дело ставила на полях запретительные знаки. Еще раз дошел до повести о капитане Копейкине – нет, этот эпизод никто не защитит от гибели! Пусть граф Виельгорский везет рукопись к графу Уварову. Он, профессор Никитенко, отдавая всю дань таланту автора, с охотою умоет руки…

А Михаил Юрьевич Виельгорский был занят еще больше. К тому же он вполне доверял мнению почтенного, всеми уважаемого профессора. Он так и не поехал к Уварову. И рукопись «Мертвых душ» так и не попала в руки министра.

Гоголь слал из Москвы письмо за письмом. На цензора Никитенко наседали со всех сторон. Белинский урывал каждую минуту от своих занятий.

А занят он был действительно по горло. Надо было ответить «Москвитянину». В «Отечественных записках» появился убийственный портрет «педанта». Шевырев изображен под именем Лиодора Ипполитовича Картофелина. Он именует философию буйным обожествлением разума. Он ненавидит все живое и разумное. Он не может слышать без ужаса слово «идея». Он весь раздутое самолюбие. Самолюбие съело небольшую долю ума, вкуса и способности, данных ему природою; «…берегитесь его!.. – восклицал Белинский. – Рецензия его превращается в площадную брань, критика становится похожа на позыв к ответу за делание фальшивой монеты…»

Памфлет с быстротой молнии распространился между студентами Московского университета. Профессор Шевырев принужден был скрыться из аудитории. На досуге он обдумывал новый донос. Но разве дело было только в Шевыреве?

В том же номере журнала Белинский напечатал рецензию на детище Загоскина «Кузьма Петрович Мирошев». Для начала критик объединил писания москвича Загоскина с писаниями Булгарина и закончил статью так: «Скоро о подобных явлениях уже не будут ни говорить, ни писать… Цель нашей статьи – ускорить по возможности это вожделенное время, которое будет свидетельством, что наша литература и общественный вкус сделали еще шаг вперед…»

Может быть, единственный раз «Москвитянин» сказал правду, когда доносил на Белинского, что он спешит со своими убеждениями навстречу новым потребностям новых поколений. От имени этих поколений и выступает Виссарион Белинский. От имени этих поколений он борется за поэму Гоголя.

Цензор Никитенко наконец сдался. Он исключил многие, особо подозрительные места «Мертвых душ», он зачеркнул повесть о капитане Копейкине, он смягчил название: пусть будут «Похождения Чичикова, или Мертвые души»…

Цензор Никитенко застраховался по всем пунктам. Но государственная машина дала еще раз опасный сбой. Она процеживает комаров, а сквозь сито проскакивает слон. И это в то время, когда в петербургских редакциях стоит стон от анекдотических придирок цензуры!..

Редактор «Отечественных записок» Андрей Александрович Краевский при всей своей выдержке заметно нервничал и терялся. После внушения цензорам относительно тона статей Белинского Андрей Александрович утроил бдительность. Черт его знает, каким еще камертоном нужно обзавестись редактору… Статьи Белинского возвращались из цензуры окровавленными, но после напечатания каждой из них популярность журнала росла. Увеличивалась и смелость редактора.

Впрочем, всякой смелости тоже должен быть предел.

На столе у Андрея Александровича долго лежала очередная рецензия Белинского. Писал на этот раз критик об учебнике всеобщей истории. Тема как будто далекая от политики, и тон, как ни выверял его Краевский, на сей раз умеренный. Куда умереннее, чем в других статьях. И все-таки он не решался отправить статью в типографию, прежде чем не переговорит с автором.

В последнее время, когда появлялся Белинский, Краевский не только вставал со своего кресла, но часто шел к нему навстречу через весь кабинет. Правда, он делал это преимущественно в тех случаях, когда не было лишних свидетелей.

– Рад, всегда рад побеседовать с вами без помехи, любезнейший Виссарион Григорьевич! Читал вашу рецензию на учебник Лоренца, читал, восхищался и долго размышлял.

– Не секрет, о чем?

– Да какие же могут быть между нами секреты!

Андрей Александрович от полноты дружественных чувств сам подвинул кресло посетителю.