Алексей Новиков - Последний год

– Не желаете ли вы видеть кого-нибудь из ваших близких друзей? – спросил заботливый медик.

– Разве вы думаете, что я и часу не проживу?

– О, нет… не потому, – продолжал в том же деловом тоне доктор Шольц. – Но я полагал, что вам будет приятно кого-нибудь видеть… Господин Плетнев здесь.

– Да… Но я бы хотел Жуковского.

Кто же, как не добросердечный Жуковский, может помочь теперь семье, остающейся без кормильца! Недаром торопит усердный медик.

Мучительная рана вдруг дает о себе знать резким приступом дурноты.

– Дайте воды… Меня тошнит…

Доктор Шольц поднялся за питьем, но в это время в кабинет вошел в сопровождении Данзаса лейб-медик Арендт.

Роль доктора Шольца была кончена. Ему оставалось проститься с случайным пациентом, который искренне понравился ему своим спокойствием. Пушкин добродушно пожал протянутую врачом руку.

Начался новый осмотр раны. К Арендту присоединился домашний врач Пушкиных, доктор Спасский. Больной подчинился исследованию с неистощимым терпением.

Арендт вышел из кабинета в гостиную. Его окружили съехавшиеся друзья поэта.

– Каков он? – едва мог спросить Жуковский.

– Очень плох, – отвечал, понизив голос, лейб-медик. – Умрет непременно.

Жуковский не мог сдержать рыданий. Князь Вяземский закрыл лицо руками. Плетнев и граф Виельгорский стояли как пораженные громом.

Приговор Пушкину был произнесен еще раз и окончательно, с несокрушимым авторитетом лучшего медика столицы. По счастью, в гостиной не было Натальи Николаевны. При ней безотлучно была в спальне княгиня Вяземская.

– Что, плохо? – спрашивал в это время Пушкин у доктора Спасского.

В ответ на обнадеживающие возражения врача, не утратившего, подобно доктору Шольцу, человеколюбия, Пушкин только махнул рукой:

– Пожалуйста, не давайте больших надежд жене… – И распорядился вернуть Арендта, задержавшегося в гостиной. – Попросите у государя прощения Данзасу и мне, – обратился он к лейб-медику. – Данзас – мне брат. Он невинен… Я схватил его на улице…

Взгляд, брошенный на Данзаса, настойчиво предлагал секунданту держаться оправдания, которое выдвигал для нею Пушкин.

Арендт, обещав исполнить просьбу, уехал.

Никаких других просьб к царю нет и не будет. Силы уходят. Надо привести в порядок расстроенные дела.

Он продиктовал Данзасу список своих долгов (когда этот список был окончательно уточнен, выяснилось: Пушкин должен казне сорок три тысячи триста тридцать три рубля, частным лицам – девяносто две тысячи пятьсот десять рублей).

Кончив диктовку, Александр Сергеевич откинулся на спину. Непоправимая нищета грозит семье. И нет больше надежды на переустройство жизни. Ни надежды, ни времени.

В животе опять поднимались боли. От боли мутилось в голове. Лихорадило. На короткий миг Александр Сергеевич забылся.

Свет от свечей едва проникает к дивану, на котором лежит поэт. Спасительная тень скрывает его лицо, исполненное тяжелых дум.

В кабинете, в котором он столько трудился и столько замыслов не успел завершить, теперь распоряжаются медики. Смерть настежь распахнула двери, а доктор Спасский еще собирается воевать с ней при помощи своих снадобий…

Друзья собрались в столовой, но не за накрытым к пиршеству столом, не при праздничных огнях. Только что приехал Александр Иванович Тургенев. Первый вестовщик, он узнал страшную новость позднее многих других. Он стоит посередине столовой и с недоумением смотрит, как бродят из угла в угол истомившиеся в тревоге люди.

– Вчера, только вчера, я дважды его видел, – говорит, ни к кому не обращаясь, Александр Иванович. – Сам был у него днем и снова встретился вечером у Разумовской. Он был так весел, полон жизни, без малейших признаков задумчивости… Он шутил и смеялся… – Тургенев в отчаянии умолкает.

– У Разумовской, – вторит ему Вяземский, – он опять напомнил мне про статью Козловского о паровых машинах. Говорил, что статья до зарезу надобна ему для журнала. – Петр Андреевич готов повторять и повторять свой рассказ об этой статье, до зарезу понадобившейся Пушкину, как будто недавние заботы поэта могут развеять ужас совершившегося.

Через столовую быстро проходит Азинька. Но о ней ли думать сейчас друзьям поэта? Наталья Николаевна, очнувшись, перешла из спальни в гостиную. Только стена отделяет ее от изголовья мужа. Утром она остановилась здесь, перед дверями кабинета, раньше, чем проститься с мужем перед выездом на катание с гор, – здесь проведет она теперь ниспосланные ей богом страстные часы. Иногда, улучив минуту, она приоткрывает двери в кабинет и стоит неподвижно, боясь нарушить тишину. Ее скрывают книжные полки. Пушкин ее не видит, но чувствует ее присутствие.