Александр Филимонов - Приди и помоги. Мстислав Удалой

Возвращался Никита из Неревского конца домой тем же кружным путем, теперь — чтобы не ехать мимо Мирошкиничева двора. Вот впереди завиднелся знакомый куполок церкви Власия, вот уж дядин двор, и ворота открыты гостеприимно, вот и свое крылечко. Раб, старый чудин, стоит уже наготове — принимать поводья, вести коня. Вот и рабынюшка вышла на крылечко, стоит покорно и не улыбается совсем, лицо даже строгое, но приглядишься — вся будто светится. Приехал хозяин и повелитель! И больше у женщины в жизни радости нет никакой и не должно быть.

Но сначала Никита прошел к дяде Михаилу в дом — надо было предупредить о завтрашнем вече, о походе, урядиться — сколько чего брать в дорогу. И припасы в кладовых, и телега с лошадьми, которую Никита должен был поставить в обоз, — все принадлежало дяде, и хотя Никита всем мог распоряжаться свободно, все же без совета с ним этого делать не следовало.

Удивительно — и дядя, и тетка Зиновия, оказывается, уже про все знали! Откуда? Про то еще в городе никто не знает, князь лишь своей дружине доверил! Твердислав сказал? Нет, посадника дядя Михаил нынче не видел, да и давно уже не встречались. А откуда узнали? Да как — откуда? Весь город только об этом и говорит! В торгу сегодня на оружие да на брони разные цена прямо подскочила! И не только на оружие. На хлеб, на рыбу сушеную, мед, сало. Бабы уж голосят по дворам — неужели Никита, проезжая по городу, не слыхал? Да как-то не прислушивался. И зря, выходит, не обращал внимания на бабий вой. Ему-то, княжескому мечнику, сам Бог велел ухо держать востро, принюхиваться — откуда ветер дует и что с собой несет. Выходит — в Новгороде уже знают все? Выходит — так. И чего теперь от завтрашнего веча приходится ожидать? Этого никто не знает, и даже те новгородцы, что сегодня спешно покупали в торгу оружие и запасы еды в дорогу, и те наверняка не смогли бы сказать, что им завтра придет в голову кричать на городском вече.

Расстроенный Никита от ужина в дядином доме отказался, чем огорчил тетку Зиновию едва не до слез. Отговорился тем, что, наверное, надо ехать к князю Мстиславу — предупредить его. Так и решил сделать.

Но когда шел в конюшню, мимо своего крыльца, посмотрел на рабынюшку, что стояла и ждала его. Подумал, что ненадолго может зайти. Просто посидеть в прохладе, попить холодного квасу прямо из запотевшей крыницы, которую Лайна сразу подаст с поклоном. И еще Никите захотелось к ней прикоснуться — пока без вожделения плотского, а так — душевно, ласково. Все же предстояла с ней разлука.

Он зашел в дом, сел на лавку возле маленького окошка — и женщина тут же сняла с него сапоги, да так быстро и по-домашнему умело, что у Никиты не нашлось ни сил, ни желания этому противиться. От Лайны, от ее волос шел знакомый сладковато-пряный запах, и от этого запаха не хотелось никуда уходить. Никита расслабился и сидел, думая, что к князю, наверное, ехать не нужно: раз весь город говорит о предстоящем походе, то Мстиславу Мстиславичу, наверное, уже об этом известно. Он что велел? Собираться и быть готовым. Увидит Никиту — еще рассерчает: почему приказа не выполняешь? Вот и не поеду никуда, буду собираться, подумал Никита. Много нужно сделать. Оружие, правда, всегда у него в порядке. Одежда, брони — тоже. Лайна в этом толк понимает, следит, чтобы ее воин и повелитель всегда был готов — на коня и в бой. Воинственного племени дочь! Не то что иные новгородские хозяйки: засунут мужнину сбрую куда-нибудь подальше, под ногами бы не валялась, не мешала хозяйничать и детишки бы не порезались, играючи, — так и сами ее потом найти не могут Так Никита представлял себе семейную жизнь.

Он подумал еще, что телега с какими нужно припасами завтра будет готова — дядя Михаил позаботится, чтобы племянник в походе не голодал и не мерз. Значит, и это, считай, сделано. И из всех занятий, которым можно было посвятить нынешний, может быть, последний спокойный вечер, кроме Лайны да еще, пожалуй, ужина, ему ничего на ум не приходило.

— Откушать! — приказал он рабынюшке. Та мигом подхватилась и улетела — собирать на стол в верхней горнице. Там за небольшим столом Никита всегда ел, когда бывал дома. Там и постель его стояла. Туда рабынюшка приходила по ночам, чтобы под утро, не будя Никиту, удалиться к себе в закуток.

Он посидел еще немного на лавке — любил подняться наверх, чтобы все было уже готово: и чистая скатерть постелена, и еда разложена. И чтобы Лайна стояла у стола и ждала, когда он сядет.

Наскоро перекрестившись на одинокий образок Богоматери — новгородского письма икона, подарок тетки Зиновии, — он поднялся наверх. Надо бы, конечно, перед едой молиться поосновательней, но при Лайне, при язычнице, этого делать не хотелось. Вот и обмахиваешься каждый раз внизу, хотя в горнице висят целых три иконы, и из них одна — Спаса Святого — еще из родительского дома, сбереженная дядей Михаилом. С этими язычниками один грех! Несколько раз Никита думал даже окрестить рабынюшку, пусть и насильно. Да и не посмеет его приказа ослушаться! Но по размышлении все откладывал. Как же тогда ему с крещеной жить в беззаконии? Перестать ее допускать до себя? Об этом и думать не хотелось. Да и не получится: что же, он, значит, будет лежать наверху, а она — внизу, в своей каморке? Так и не заснешь никогда. Можно, правда, жениться. Многие женятся ведь на полонянках — и ничего. Но ему, княжескому мечнику, взять в жены рабыню просто невозможно. Родня обидится, да и как еще князь на такое посмотрит?