Юлия Андреева - Ирод Великий

Саломея сидела на покрытом золотой материей топчане со множеством расшитых гладью подушек, маленькая словно девочка, с непокрытой головой и множеством рассыпанных по спине золотых кудряшек. Наверное, специально распустила волосы, чтобы меня соблазнить, чтобы ум потерял, чтобы восхитился прелестью любимой своей:

Вообще-то иудейке не пристало показываться перед кем-либо с непокрытой головой. Но дома можно. С мужем – можно. А я… не смотря на явную помеху – Костобара. Я и был настоящим мужем моей прекрасной Саломеи.

Саломея подняла на меня заплаканное личико, чуть припухший носик, капельки на рыжих ресницах, веснушки. Есть женщины, чьи лица во время плача противно краснеют и распухают, так что невозможно смотреть без отвращения. Прекрасное личико моей возлюбленной сияло бриллиантами. О, ты прекрасна, возлюбленная моя! Ты прекрасна!

– зашептала мне в ответ царевна стихи царя Шлома. «Кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы»…

Когда мы сумели оторваться друг от друга, Саломея какое-то время тяжело дышала, подложив под голову белоснежную руку, я целовал ее плечи, шею, руки… потянулся к кувшину за вином. И тут она снова залилась слезами, да так, словно вдруг ей сделалось невыносимо больно.

– Она, она поклялась убить меня! Она прокляла меня! – Рыдала Саломея, тычась личиком в подушку.

– Да, кто убьет? Кто проклял?! – Я обнял Саломею. Обескураженным этим новым ливнем. – О ком ты, родная?

– Она – старуха, проклятая Хасмонейка. Выперлась мне сегодня поперек дороги, да и плюнула прямо на золотые туфли расшитые бисером. Красивые такие, мне рабыня расшивала. В ее народе правда еще и подошву выплетают из бусин, но это потому что они из седла не спускаются, живут, ногами земли родной не касаясь. Цельный месяц цветы да птиц вышивала, а старуха возьми да плюнь! Ненавижу ее! – Она ударила кулаком по подушке. – Весь род их ненавижу, хасмонейский. У-у-у плесень! Уродищи! А еще Костобар с ними дружит.

– Ну, плюнула – тоже мне большое дело!

– Так она же еще и прокляла. А то, что плюнула – так я теперь по приговору Синедриона их не надену. Слюна Хасмонейки – сущий яд! Уж лучше я их теперь подарю кому…

Я откинулся на подушки, какое-то время, изучая расписной потолок. Ирод повелел украсить его павлинами и львами. Не очень-то удачное сочетание на мой взгляд. Впрочем, если исходить из логики львов, то, в павлиньем рае прожить вполне реально. Но каково павлинам!..

– Стоп. Что ты сказала по поводу дружбы Костобара с Хасмонеями? Это может быть интересным.

– Это действительно интересно, и я даже думала, как-нибудь использовать в дальнейшем, – увлеченная разговором Саломея позабыла на время о своих обидах, – в общем, мой брат Ирод повелел Костобару истребить всех Хасмонеев, сколько их не окажется перед ним. Всех – ну, кроме совсем старых.

– То есть, тех, кто может произвести потомство. – На всякий случай уточнил я, накручивая на палец золотой локон.

– Ага. Точно так. Впрочем, девочек пока почти не трогали, а мальчиков всех вырезали под корень. – Она рубанула ребром ладони воздух, показывая, как это бывает, когда под корень, и видно осталась довольной своей демонстрацией. – Так и было доложено Ироду. А потом, живем это мы, живем с Костобаром. И вдруг посланец тайный посреди ночи. То да се. В общем, выяснила я, что не всех Хасмонеев Костобарушка мой уничтожил. Пожалел двоих сыночков своего давнего дружка Хасмонея Бабы, на сестре которого его же родный брат женат был лет десять назад. Самого Бабы давно уже нет, а сыновей его Костобар по старой дружбе от стражи увел, и в своем идумейском доме в Петре спрятал. Для них лучшие одежды, изысканные блюда, учителей приставил, даже блудниц оплачивал, чтобы юноши мужчинами стали. А как же – царевичи!

Да, что-что, а Саломея умела удивить по-настоящему. Получается, что она даже Костобара давно уже за яйца держит, выдал ей, небось, тайну по альковному делу, а теперь точно рыба на лесе. Сильна! С другой стороны, теперь я тоже владел этой тайной, а значит, вполне мог, если что надавить на иродова дружка.