Анатолий Субботин - За землю Русскую

Речь владычного боярина прозвучала до того неожиданно, что замешкались, не подали голоса и завзятые говоруны. Тишину нарушил Стефан Твердиславич:

— Болярин Якун, — промолвил он, — о том поведай: кого благословил владыка звать на княжение Новгороду Великому?

Лизута погладил бороду, ответил не спеша и с таким степенством, словно то, что говорит он, не его мысль, а решение вече:

— Есть и о том сказ, болярин Стефан. Указано мне поведать Новгороду, что время спросить князя Александра, оставит ли он упрямство свое, остепенится ли, примет ли волю Господина Великого Новгорода. Коли не поступится он перед Новгородом властью княжей, поставит, по примеру суздальских князей, княжую власть выше совета верхних, то блюсти нам тогда, мужи, самим вольности наши. И чтобы слово наше было крепко, с владычного благословения, заслать послов в Чернигов, к матери-княгине Федоре Изяславовне, спросить ее — не даст ли сына своего Мстислава к нам на княжение? От родителя его много знал добра Новгород.

— Князь Александр близко, спросить бы его прежде? — послышался чей-то растерянный голос. — Иное-то как бы к худу не привело.

— Суздальские князья не раз заступали Новгород, — прозвучало громче. — Давно ли на Омовже Ярослав суздальский отбил охоту лыцарям воевать землю нашу?

— Знать, княжич Мстислав зело способен княжему делу, — говоривших за Александра поддержал выкрик из задних рядов. — Что-то не слыхали о нем!

Сквозь глухой шум толпы, заполнившей всю площадь перед святой Софией, все громче, настойчивее прорываются голоса сторонников Александра. Воля вече еще не сложилась. Шум разрастался. Он подобен волне в бурю на Ильмене, когда она, ударясь о берег, рассыпается белой пеной.

— Не чесать бы нам после головы, мужи, как откажем Александру! — кричит один. — Не сведали, что великий Ярослав скажет.

— Кому не люб Александр? Верхним людям. Вотчинникам он не потворствует.

— Пусть Мстислав сидит в Чернигове. О походе свеев да лыцарей сказал болярин Якун, уж не Чернигов ли поможет Новгороду?

— Есть князь на Новгороде, не волим другого!

Сторонники Александра, выкрикивая его имя, теснее окружают вечевую степень. Кто за Мстислава — отвечают бранью. Чаще, с угрозами, вздымаются кулаки. А ну как побоище! Стыд… На софийском-то вече! Вольно шуметь торговым концам на Ярославовом дворище, а не боярским у святой Софии. И быть бы побоищу, да догадался боярин Лизута, подал знак звонцам. Гулом раскатилась над Детинцем тяжелая медь большого владычного колокола. Это охладило головы. Шум стал затихать. Не спорить же Новгороду со святой Софией!

Поднял руку степенный.

— Мужи новгородские! — крикнул он. — Мы все, и в совете верхних и по особи, любим князя Александра. Пусть княжит он на всей воле новгородской. Любее князя не ищем…

Речь степенного смутила людей. И прежние князья брали ряду, почему не взять ее Александру? Новгород — не Владимир, не княжеский город. Послышались голоса в похвалу степенному. Казалось, поговорят-поговорят, да и велят дьякам писать грамоты. В это время на вечевой степени появился Никита Дружинин. Нарушив обычай, вошел он на степень — Славненский конец на Торговой стороне. Дружинин промолчал бы, но его возмутила хитрая речь степенного. Решит вече так, как сказал степенный, уйдет князь Александр. Он — не Мстислав, не корм себе ищет на княжении.

Увидев Дружинина, боярин Лизута побагровел от гнева. Никита краснобай и хитер, сторонник он суздальцев. Скажет слово — жди, всколыхнет вече.

И только бы Дружинину открыть рот, как Лизута, выбежав вперед, оттолкнул его, встал сам на его место. Забыв о лысине, снял шапку, показал голое темя.

— Мужи новгородские! — не крикнул, а истошно взвизгнул боярин. — Слово у меня на сего злодея, — Лизута размашисто показал на Дружинина. — Он, Микитка, ворует казну новгородскую; собирает пошлины с сребровесцев у святого Ивана [32] Церковь Иоанна в Опоках, при которой были торговые склады и купеческие братчины; там же взвешивалось серебро при торговых сделках и разбирал тяжбы торговый суд. и берет те пошлины себе. Пусть скажет о воровстве его Василий Сухой, звонец владычный, и клятвою закрепит слово.

— Почто, как пес, брешешь на меня, болярин? — отступив, крикнул Лизуте Дружинин. — Уж не в том ли мои вины, что слово имел противу тебя?

Шум заглушил речь Дружинина. Смертное обвинение в воровстве, брошенное Лизутой, примирило всех. Напрасно кричал, надрывая голос, Дружинин, — голоса его не слышно.