Анатолий Субботин - За землю Русскую

— Ах ты, рыжая! — погрозил Ивашко. Векша напомнила ему об Олёнушке. Где она? «О, да никак я заплутал».

Мысль о том, что он заблудился, встревожила Ивашку. Показалось, все вокруг его вдруг потемнело, нахмурилось.

Сложив трубою ладони, он приложил их ко рту, крикнул:

— О-о! Олёнушка!

В бору отозвалось и погасло эхо. Ивашко повторил крик, эхо подхватило громче.

Ивашко заторопился, побежал вперед, высматривая что-либо знакомое, что указало бы путь на займище. На бегу он нырял в плотные заросли, распахивал, как ворота, сцепившиеся ветки кустов, волком прыгал через валежины. Кажется ему, что и солнце светит не так ярко, как прежде, и ноги потеряли резвость, а бор все тот же — бесконечный, безлюдный.

Перебрался через пересохший овражек. Крутыми скатами, заросшими путаной, корявой ольхой, орешником и иным мелколесьем, овражек прорубается в глубину бора. Ивашко пошел берегом, надеясь выйти к Шелони, но тут представилось, что овражек ведет в сторону. Ивашко свернул к видневшимся впереди высоким дубкам… Вроде когда-то видел их. За дубками — небольшая полянка, а за нею… снова бор.

Ивашко устал. Во рту у него сухо, томит жажда. Куда идти? Повернул обратно к овражку и тут недалеко от себя увидел Олёнушку.

Она сняла стрелой глухаря. Большое черное тело птицы, цепляясь крыльями за колючие ветки, упало на землю. Стрела при падении сломалась. Опираясь на опущенную кибить, девушка, не отводя глаз, смотрела на добычу.

— Олёнушка! — позвал Ивашко.

— Братец! — Олёнушка обернулась к нему. — А я боялась — пропал ты… Заплутал. То-то бы искать тебя…

Ивашко подошел ближе.

— Стрелой стрелила? — спросил, любуясь на птицу.

— Нет! — Олёнушка посмотрела на Ивашку и засмеялась. — За хвост ловила…

Она подняла добычу. Птица была так велика, что распущенное крыло ее касалось земли.

— Пора на займище, — перестав смеяться, сказала Олёнушка. — Татко ждет.

Из бора выбрались на езжую дорогу. Олёнушка убежала вперед. Уставший за день Ивашко шел медленно. У березняков, разросшихся по давней гари, недалеко от поляны, Ивашко увидел в стороне незнакомого старца. Старец сидел на траве около зеленых вересков; ломая небольшими кусочками хлеб, клал их в рот и медленно жевал. Заметив, что Ивашко смотрит на него, старец положил хлеб на кошель, привстал и поклонился.

— Век жить, век здравствовать, добрый молодец! — неожиданно тонким и высоким голоском сказал он. — Не слыхал, паробче, в здешних лесах живучи, где тут есть Данилова поляна?

— Тут она, близко, — ответил Ивашко.

— Ах, как добро! — обрадованно засуетился старец. — Не ждал, не чаял, что рядом сижу.

Он поднял кошель, надел на плечи и завязал на груди лямки.

— Сам-от, молодец, не там ли живешь?

— Там.

— Ах, добро! Гляди-ко, проводишь… Давно не видались мы с Данилой, не признает и лица поди…

На пути Ивашко с любопытством присматривался к шагавшему рядом с ним старцу. Тот был вовсе не так древен, каким показался издали. По одежде своей он напоминал безместного попа… Немало их бродит по Руси! Но что-то, чего Ивашко не мог понять, отличало старца от безместных. Темная стеганая скуфейка покрывала его не то рыжие, не то выцветшие на солнце волосы. Плотно, как железный шелом, для виду обшитый крашениной, скуфейка прилегала к голове. Вытертый и потрескавшийся от долгой носки кожаный пояс туго перетягивал сшитый из той же крашенины, что и скуфейка, длинный зипун. На груди и спине старца зипун вздулся, как тегилей. Плетенный из липовых лык кошель тяжестью своей оттягивал плечи. Лицо старца — безбородое и безбровое, — несмотря на солнечный день, казалось до того серым и невыразительным, словно осыпали его когда-то пылью, да запыленным и пустили на свет божий. Когда старец молчал, тонкие губы его плотно смыкались, так что исчезал рот; около уха, на левом виске, лепилась темная бородавка с торчащими из нее длинными, жесткими, как ость, ржавыми волосками.

Данила стругал скоблем тесину, когда Ивашко с гостем подошли к займищу. Он оглянулся на скрип воротины; увидев вошедших, опустил скобель. В глазах его отразилось недоумение и любопытство.

Старец истово положил на себя крест, подошел ближе.

— Здрав буди, раб божий! — поклоном приветствовал Данилу.

— И тебе поздорову! Будь гостем, коли забрел…

— Не признал меня, раб божий? — после недолгого молчания спросил старец Данилу, который взялся было снова за скобель.

— Не узнаю, — выпрямился Данила, вглядываясь в лицо гостя. — Вроде приметный лик, а не припомню, где видел.