Анатолий Субботин - За землю Русскую

Весь февраль простоял студеный и снежный. Бездомные метели и вьюги толкли сухой снег, укладывали его в сугробы, заметали дороги. По ночам ветер высвистывал отчаянные волчьи песни: то хохоча дико и безумно, то скуля, как плакальщицы, тонко и жалобно. По небу плыли стада мутных туч. Казалось, не будет конца непогоде. Но неожиданно холодный ветер сменился теплым, полуденным. Прошел еще день, и небо сбросило с себя унылые рубища. Погода установилась. Все выше и выше поднималось солнце; чувствовалась близость весны, но снег не таял, — он полыхал нестерпимым блеском, споря своей белизной с барашками легких облаков.

В эти дни на Пскове справляли масленицу. На устье Псковы налили ледяную гору, катались на ледянках. На льду Великой, супротив Кутней стрельницы и Смердьих ворот, — забавы кулачные; бьются молодцы стенка на стенку полюбовно. По улицам ходят ряженые. С песнями, с грохотом трещоток, биением в сковороды, на высоких, как тын, дровнях, веселые головы возят по городу соломенную бабу.

Масленица!

Русская, буйная, широкая!

Сегодня в гридне у князя Александра Ярославина гости — ближние дружинники, воеводы и псковские мужи. Новгородские полки, отразив по первому снегу за рубеж войско меченосцев, не ушли к себе, остались зимовать в Пскове. Войско меченосцев на зиму заперлось в Дерпте. Обе стороны готовились к битве.

Людно в княжей гридне. Пировать бы масленицу по-веселому, да время тревожное. Мало смеха, мало и веселых речей.

Дважды обошла круговая чаша, когда Александр молвил:

— Широка русская масленица, други, полны чаши на пиру, но за чашами меду пенного не забыть бы, что пируем масленицу не на Новгороде, а в гостях, на Пскове. Велик пир справили мы у стен псковских, по обычаю русскому провожали незваных гостей… Не пенились чаши на том пиру, а кружились у гостей головы. Бежали они от Пскова, заперлись за валами и острогами Юрьева. Ждут весны, чтобы выступить новым походом. Приспело и нам, други, решать, как встречать гостей?

За чашами пенными речь Александра прозвучала неожиданно. Не легка загадка. Воеводы искоса поглядывают друг на друга, как бы спрашивая: что сказать князю?

— Переступим рубежи, — подал голос Гаврила Олексич и замолчал, точно опасаясь, что кто-нибудь поднимется и попрекнет: скоро-де решил Олексич, послушал бы других. Но так как никто не отозвался, Олексич продолжал тверже — По зиме, пока снега не развело распутицей, выйдем к Юрьеву, разобьем пороками стены города, иссечем латинское войско. Вторым Копорьем станет меченосцам Юрьев.

— Горячо твое слово, Гаврила Олексич, страх горячо, — отозвался Сила Тулубьев. — Выйдем к Юрьеву, легка ли станется битва у городовых стен?

— В глубоких снегах труден путь войску, а пройдем — во славу ли прольем кровь? — поддержал Тулубьева воевода Домаш.

— Ждать весны, воеводы? — недовольный тем, что услышал, выкрикнул Гаврила Олексич. — Сложить нам руки и почивать? Сами-де придут ливонцы, почто искать их! Тихи воеводы, ох тихи! В Пскове и на рубеже большой силой стоит наше войско…

— Войско велико, не ошибся Олексич, — с усмешкой, как, бывало, унимал он споры на торгу, сказал Василий Спиридонович. Он, оставив на рубеже воеводу Кербета, утром нынче прибыл в Псков. — Станем полками у Юрьева, а стены в Юрьеве крепки, размечем ли их? Я молвлю: не у стен Юрьева биться нам с ливонцами, а в поле.

— В Копорье и Пскове у стен их били, — не то возражая Спиридоновичу, не то напоминая о недавней битве, промолвил псковский боярин Иван Колотилович. После изгнания меченосцев из Пскова Колотилович посажен псковичами в тысяцкие.

— Не все войско ливонское сидело во Пскове, болярин, — с прежней усмешкой ответил Спиридонович. — Сидел во Пскове передний полк, да сторожи, да дружины изменников-переветов. С железным полком лыцарским ни в Пскове, ни в Копорье мы не переведались. А как началась битва у псковских стен — набат звонили у Троицы, на улицах псковичи бились с вражескими воинами. Небось памятуешь о том, Колотилович? Юрьев — не Псков. Не зазвонят набат в Юрьеве.

— Все рады в поле биться, а выйдут ли меченосцы из города? О том молви, Василий Спиридонович! — сказал Олексич.

— Позовем, да коль хитро — выбегут. За поражение свое, принятое у Копорья и Пскова, злы лыцари, а злоба — не честь и не храбрость. Голову она дурманит. Дурманная-то голова не поопасится, с завязанными глазами около пролуби ходит.

— Хитро, ой хитро молвил новгородский воевода! — неожиданно выкликнул слушавший спор князь Андрей Ярославич и засмеялся. — Заодно поведал бы, где пролубь припас меченосцам.