Анатолий Субботин - За землю Русскую

Данила говорил не повышая голоса. Он не сетовал, никого не винил — говорил о том, что занимало его думы. Но когда упомянул о лесном боярине, Ивашко оживился.

Перед вечером уже, блуждая в борах, очутился он на глухой прогалине в буреломах. Разбросались по снежному угорку елочки, между ними, как старое жнивье, торчали из снега малинники, кусты ивы, хвелая жимолость; близ елочек — лунка за лункой — лисий строченый след.

За прогалиной, возле неглубокого овражка, поднялась, как на лапах, сухая валежина. Ворохом взгорбился над нею снег. За валежиной снова бор. Ни просеки нигде, ни дорожки. Перебираясь через валежину, Ивашко оступился, не устоял на ногах. Поднявшись, он оглянулся и… застыл от страха. Будто горсть снегу бросили ему за воротник тулупишка. Рядом с собой, ближе к корневищу, на снегу — бурый венчик наледи.

Зверь!

Не помнит Ивашко, как бежал от валежины. Стыдно ему признаться в трусости, но как утаить находку?

— В бору-то… Есть берложка, — сказал.

— Как не быть, есть, — усмехнулся Данила. — Только и беды, что место неведомо.

— В буреломах… видел.

Данила поправил лучину.

— Правду молвил?

— Истинную.

— По времени… Когда было?

— Сумерки опускались. Полянка, ельничек там…

— Недалеко, знать, — как бы рассуждая с собою, произнес Данила. — Круг-то не обложил?

— Нет. Страшно стало.

Искренность, с какою Ивашко признался в своем страхе, убедила займищанина в том, что гость сказал правду. Подумав, он решил:

— Погода вьет селюшки, а гадаю: след твой не замело в бору. Утром, коли стихнет пурга, сходим по броду, поищем.

Он отломил от горящей лучины медно-красный, потрескавшийся уголь, бросил его в ладейку; подождал, пока уголь «уснет», и заговорил мягко, не спеша:

— Дальний ты житель, паробче, и кто ты — не ведаю, а сдается мне — не своею волей попал в боры. Не скрывайся-ко, молви: в чьих был холопишках?

Ивашко понурил голову. Словно боясь, что его может услышать еще кто-нибудь, кроме чернобородого займищанина, прошептал:

— В Твердиславичих.

— Болярина Стефана?

— Да.

— Слыхал о жительстве болярина, — сказал Данила, уставясь взглядом на огонек лучины и будто вспоминая о чем-то полузабытом, нерадостном для себя. Потом тряхнул плечами, поднял голову. — Тяжел болярин, ох тяжел… А ты не тужи! Ушел и ладно. Для меня ты гость, а холоп аль вольный — дела мне до того нет. Ложись почивать, настанет утро — разбужу.

Заря над бором не брезжила, когда проснулся Данила. Долга нынче показалась ему ночь. Шутка ли, ввалился в избу нежданный гость и смутил тем, будто набрел вблизи займища на берложину. И верил и не верил тому Данила. Если не пустого сугроба испугался молодец, то-то игра будет!

Светает.

Данила встал, набросил овчинный тулуп, в котором встречал ночью Ивашку, и выглянул на дворец. Как и ждал он, ветер утих, но зато мороз к утру щипался крепче. День предвещал быть ясным.

Данила вернулся в избу, высек огонь и зажег лучину. За ночь в избе выдуло; на пазах, в переднем углу, белой куделью застыл иней. Данила зачерпнул из кади воды, выпил. Вода студеная, со льдинками, как из проруби. Приготовил в поход еду и разбудил Ивашку.

— Вставай, паробче, пора!

— А?!.

— Ох, гостенечка осподь послал! — посмеялся Данила над сонным. — Болярин-то в борах жде-е-ет.

Ивашко до слез натер глаза. Старается раскрыть веки, а они тяжелые, как намерзшие лапти. С трудом вспомнил, как выбрел вчера к займищу, как хлеб-соль рушил.

— Не сплю я…

— То-то вскочил воробышком. Не будил бы тебя, да спозаранку поход легче.

Давно, и не помнит Ивашко о том времени, когда он спал так же крепко, как сегодня на займище у Данилы. От черных стен избы, от светца, в котором потрескивает и пускает вверх белые рожочки горящая лучина, от облика займищанина, от всего, что видел Ивашко, веяло таким простым и задушевным спокойствием, что забылся и гнев боярский, и страх скитания в борах, и то, что нет у молодца ни жилья, ни родни на свете.

Данила принес из запечья рогатину, попробовал, крепко ли держится на схваченном железными кольцами ратовище заржавевшее от времени перо [14] Наконечник копья, стрелы. .

— Ветер утих, и утро чистое, — сказал он Ивашке. — Скоро добежим на лыжах.

На дворе сухой снег громко скрипел под лаптями. Восток золотился холодным блеском зимней зари. Окружающий поляну бор, казавшийся Ивашке неприютным и страшным во вчерашней ночной вьюге, теперь посветлел. В кустах, позади займища, осыпав с веток снег, встряхнулась ворона. Не богато зимой житье птице! Набивает зоб мерзлыми почками орешника; редко-редко полакомится падалью или подберет кое-что близ жилья.