Антон Хижняк - Даниил Галицкий

…Сколько мыслей сегодня у Мирослава! Нужно напомнить Даниилу об отроке Кирилле — пусть и к воинским делам приучает молодого списателя, а то засохнет в монастыре. Послушен Кирилл, нет у него ни отца, ни матери. К Мирославу привык, благодарен не только за то, что к книгам допустил, но и за теплое слово, отеческое.

Мирослав вздохнул: «Нет своих детей. Чужих воспитываю. Будут ли чтить?»

Сумерки окутали светлицу. Пусто и печально в одиночестве. Вдруг в сенях послышались шаги. Кто-то потянул за щеколду, дверь открылась. На пороге в нерешительности остановился Кирилл.

Мирослав молчал, хотел убедиться, с искренним ли желанием навестить его пришел Кирилл, или только затем, чтобы потом сказать, что приходил. Но Кирилл внимательно всматривался в темноту, искал хозяина. И наконец спросил неуверенно:

— Есть ли кто-нибудь в светлице?

Мирослав откликнулся:

— Есть. Входи, сын мой.

Кирилл кинулся к нему.

— Здравствуй, отче. Дмитрий мне сказал… он — едет в Новгород. Это вельми хорошо. Нашу землю Русскую надо боронить… Надо… — Кирилл запнулся, ему трудно было подыскивать слова. — Хорошо, что он едет… — И замолчал, увидев слугу, который внес в светлицу свечи.

Мирослав выжидал, почувствовав, что Кирилл неспроста начал разговор о поездке Дмитрия. Но Кирилл повторял то же самое.

Оба чувствовали себя неловко — в горячей речи Кирилла было что-то недосказано, — и тогда Мирослав решил выручить его.

— Хорошо, хорошо, Дмитрий едет! Что же это, ты больше и слов не знаешь?

Кирилл ничего не ответил.

— Кирилл, сказать, о чем ты думаешь? — ласково спросил Мирослав своего любимца.

Юноша впился в Мирослава острым взглядом.

— Ну, сказать или ты сам скажешь?

Отважившись, Кирилл упал на колени и протянул руки к Мирославу.

— Отче, и мне дозволь поехать, хочу на Русскую землю посмотреть.

Мирослава тронула просьба скромного Кирилла.

— Иди сюда, — позвал он юношу и обнял его. — Поедешь… Если уж так непременно хочешь, поедешь. Это полезно для тебя.

Который день уже беспокоится, волнуется Роксана, выходит каждое утро и каждый вечер на дорогу выглядывать Иванку. Такой неугомонный и горячий он, ничем его не остановишь. Если уж западет ему какая-нибудь мысль в голову, то он становится таким непоседливым, словно горит весь. Так было и тогда, когда позвали его вечером к Даниилу. Прибежал домой возбужденный, веселый.

— Роксанушка моя! — выкрикнул он еще на пороге и крепко обнял ее, закружившись вместе с ней.

Рассказал, что Даниил и Мирослав посылают его в Галич выведать, что делает Бенедикт, что думают галичане. Страшно стало Роксане. Ведь Иванку знает ненавистный Бенедикт, ведь там так много врагов — схватят Иванку, замучают. Но разве его удержишь? Иванко целовал ее до бесчувствия, успокаивал: ничего плохого не случится, не полезет же он сам в руки венгерских баронов. Говорил ей, что отказаться от такого поручения он не может.

— Как же я скажу, что не пойду? Это же для Галича родного нужно. Вот здесь у меня жжет, — показал на сердце. — До каких же пор сидеть будут там вороги лютые? А что с родителями нашими? Разве ты не хочешь их увидеть? Разве ты не хочешь показать им нашего Ростислава?

Что она могла возразить? А он осмотрел меч и сказал, что выезжает рано утром. В ту ночь Роксана не спала ни минуты. Долго разговаривали, пока не задремал Иванко, а она так и не сомкнула глаз — лежала возле него, держала его руку, осторожно, чтобы не разбудить, целовала упрямый лоб. Иванко спал неспокойно, вскрикивал во сне. На рассвете тихонько постучали в дверь его друзья, и он быстро вскочил, попрощался с ней, приник к сонному Ростиславу, поцеловал.

— Не надо будить, скажешь, что я в лес поехал на медведей охотиться… — прошептал он и исчез в предрассветной мгле.

…Обняв Ростислава, грустная Роксана сидит под дубом. Мальчик без устали лепечет:

— Мамо! Та!.. Та!.. Та!.. Там!.. — показывая пальчиком на лес, силится, но не умеет сказать, что отец из лесу придет.

Где же Иванко? Роксана всматривается в даль. Не видно никого, никто не едет. Неужто схватили его? Не хотела думать об этом, но мысли сами наплывали. Как их прогнать? Закрыла глаза платком. Сынишка уцепился ручонками, тянет к себе.

— Ма! Ма! — требует, чтоб взглянула на него.

— Смотрю, сыночек, смотрю!

Она улыбнулась и еще крепче прижала его к себе. А у самой сердце болит, ноет. «Иванко! Иванко! Какой же ты непослушный! Непослушный!»

Невольно вырвалось это слово. Мальчик снова к ней: