Антон Хижняк - Даниил Галицкий

— Не звенеть мечами! У тебя не ложка в руках!

Лев был недоволен: «Ужель нельзя было послать меня первым? Кто-то начнет бой, наскочит на татар, а ты сиди тут и жди. Может, и татары не побегут сюда…»

Вокруг молча стояли дружинники.

Вот загудела земля — сюда мчались всадники.

Показались татары. Трудно было удержаться, чтоб не выскочить из засады и не броситься на врага. Но никто не нарушал приказа. Татары не заметили скрытых в лесу русских дружин. Вырвавшись на открытую дорогу, они мчались к мосту. Это было спасение, ибо сзади нажимали русские сотни. Вот уже рукой подать до моста. Впереди скакал тысячник, за ним татарские сотни. Тысячник поднял руку, чтобы хлестнуть коня нагайкой, но рука его бессильно повисла в воздухе. Тысячник упал. Он уже не видел, как русские выскочили из леса и преградили путь к мосту. Татары не остановились. «Сколько этих русских? Два десятка безумцев! Изрубить их саблями! Да они и сами испугаются…»

А русские и впрямь «испугались» и помчались к мосту. Татары быстрее погнали коней. Русские пропали. Но что это? Путь преградили русские сотни. Дорога была полностью отрезана.

— Бей тоурменов! — раздался клич.

Бежать татарам было некуда. Сотников уже никто не слушал. Многие из татар бросились в реку, но и там не было спасения — беглецов настигали меткие львовские лучники.

…К мосту стягивались все русские дружины, не было только владимирцев — они задержались в дальнем оселище.

Но вот над дорогой поднялась пыль — приближались владимирцы.

— Задержались мы, — сказал Василько, — но ни одного тоурмена сюда не пустили. Ни один не прорвался к Куремсе.

…Солнце уже поднялось над лесом, когда все съехались. Высоко развевался на ветру княжеский стяг — широкое вишневое полотнище, вышитое золотом. Тысячник Любосвет наклонился к Даниилу, шепнул на ухо.

Лицо Даниила омрачилось, он спросил:

— Всех узнали, всех знаете, откуда они?

— Всех… И Микула погиб.

— Новгородец? Храбрый дружинник был… Похоронить всех тут, на берегу, возле моста.

Воины притихли. Даниил снял шелом и склонил голову, став на правое колено. За ним то же самое сделали все.

— Где Теодосий? Почему его не видно? — спросил через некоторое время Даниил.

Мефодий тихо ответил:

— Сотский сказывал, что он тяжело ранен.

Даниил рассердился:

— Почто мне не сказали? Где он?

Любосвет показал рукой — под ветвистым дубом дружинники окружили раненого. Даниил пошел туда. Теодосий, закрыв глаза, лежал на зеленой траве. Даниил спросил у лекаря Гостряка, стоявшего у изголовья Теодосия:

— Как он?

— Жив будет, — прошептал Гостряк. — Рубанули его саблей по правой руке да бок задели. Две раны. Я зелье приложил — не так жечь будет.

Теодосий раскрыл глаза.

— Это ты, княже?.. А я не успел доскакать до реки… — Он облизнул языком пересохшие губы. — Не успел… Но я поднимусь, с вами на коне поеду.

Лекарь прошептал:

— На каком коне? Ему возок нужен. В табор уже поехали за возком. А сейчас пусть отдохнет.

Даниил молчал. Лечец взволнованно продолжал:

— Не беспокойся, встанет Теодосий, только правая рука отсохнет.

— Будь возле него, подними на ноги. Это мой приказ тебе.

— Я и так буду, княже, без приказа. Он мне что брат родной.

Отдохнув, войско двинулось обратно. В возке за холмской дружиной везли раненого дружинника Теодосия.

К четвертому корцу Теодосий не прикоснулся.

— Довольно, нельзя больше, Мефодий! Мне еще надобно идти к папским послам.

За два года он уже забыл о своих ранах. Только правая рука висела как плеть.

— Тебе, Теодосий, уже не поднимать больше меча, да и стар ты стал, — сказал ему Даниил. — Будешь теперь помогать дворскому: принимать чужеземцев, присматривать, чтоб накормлены были, чтоб спать было где. А к нам много людей теперь ездит — и от Папы, и из Польши, и из Венгрии, и из Чехии, и купцы знатные приезжают. Да и наших — суздальцев, новгородцев, киевлян — пышно принимать надобно.

Сейчас Теодосий сидел в гостях у Мефодия. Мефодий укоризненно посмотрел на него.

— Боже ты мой! Сухо в моей избе всегда, как в печи. Раз в год достал меду, и то ты отказываешься. Что я, боярин? Может, я на последнюю гривну меду достал, а ты не пьешь. Ну что тебе четыре корца?

Теодосий сдался:

— А! В доме четыре угла… А больше не проси, не буду. Еще с монахом толковать надо. Вдруг язык заплетаться начнет? Что Данило скажет, ежели узнает?

— Не будет заплетаться, — подмигнул Мефодий. — На дворе мороз, весь хмель из головы выскочит. Да ты про послов папских поведай нам.