Антон Хижняк - Даниил Галицкий

— Разве ты забыл, что всюду есть уши? А сегодня смотри сколько ушей, тьма!

Смеливец пренебрежительно посмотрел на него: зачем, мол, предупреждаешь, сам знаю. Но в это время кто-то наступил ему на ногу. Смеливец хотел было уже ругаться, но увидел дружинника, который локтями расталкивал смердов и пробирался к собору. Твердохлеб мигнул Смеливцу и улыбнулся. Их еще сильнее сдавили, прижали к дереву. Они крепко уцепились друг за друга — уже невозможно даже пошевелиться, а не будешь держаться — оттиснут в сторону. Толпу словно сильным ветром качало. И Твердохлеба со Смеливцем вместе со всеми тоже наклоняло то в одну, то в другую сторону. Твердохлеб сжал руку Смеливца, и тот посмотрел на соборную дверь — оттуда выходил епископ и за ним священники и диаконы. Епископ остановился, а диакон, шедший за ним, взмахнул кадилом — запел невидимый хор: он был на крытых переходах. Еще катились по двору отзвуки торжественного пения, и епископ, подняв руку с крестом, начал дрожащим голосом:

— Братие! Нет конца печали нашей. Отец наш и защитник князь Роман сложил свою голову на поле брани. Остались мы, как сироты без отца. Но не будет крамолы между нами. Земля наша велика, и много у нас врагов. А князь Роман бился с ними, аки лев. Он был таким, как и его прадед Мономах. К лицу ли нам забыть о Романе? Оставил он нам живую память — сына своего, княжича Даниила. Поцелуем же крест святой и перед Богом скажем: «Будем слушать молодого князя». А пока подрастет он, пусть правит нами княгиня Романова.

Епископ двумя руками обхватил крест, поцеловал его и высоко поднял над собой. И сразу же ударили во все колокола в церквах и монастырях галицких. Как на Пасху, торжественно вызванивали звонари. Хор ревнул басами, словно в трубы медные:

— Князю молодому слава!

Боярин Мирослав взял на руки княжича Даниила и, держа перед собой, выкрикнул:

— Вот князь наш! Ему будем верны!

Боярин Семен Олуевич поднял руку с мечом, и шум стих.

— Клянусь живот свой положить за князя Даниила!

Он подошел к епископу, приник к кресту и поклонился всем. Молча, один за другим, подходили бояре. Семюнко, пропуская перед собой Судислава, ехидно прожужжал:

— Иди, целуй.

Судислав со злостью ответил:

— Поцелую. И ты будешь целовать. А попробуй отказаться — голову оторвут.

И они вместе со всеми подошли к епископу.

Мирослав незаметно толкнул локтем Семена, глазами указав на Судислава. Семен улыбнулся. Боялся он стычки во время похорон, а все обошлось хорошо. К ним присоединился Глеб Зеремеевич. Вытирая ладонью щеку, печально вздыхая, он обратился к Мирославу:

— Как теперь жить будем без Романа, без головы старшей?

— А у нас разве своих голов нет? Мыслить должны.

Глеб не ответил ничего, только еще ближе придвинулся к Мирославу.

— Смотри, уже войско присягу дает, — толкнул Твердохлеб Смеливца.

Епископ, дав боярам поцеловать крест, подошел к Марии, а на паперти в ряд стали священники с крестами, и к ним начали подходить дружинники, вой. Уже все войско прошло, к крестам двинулись горожане и смерды, а колокола не умолкали. Мирослав держал Даниила на руках. Мальчик удивленными глазами осматривал многолюдную площадь. Он здесь ежедневно играл, бегал с ровесниками по тихим переулкам, а сегодня тут столько взрослых!

Бом! Бом! Бом! — не утихает на всех колокольнях веселый перезвон, и хор поет на переходах. Сквозь медное гудение прорывается:

— Слава!

Толпа таяла. Поцеловав крест, люди расходились по домам. Кто приехал издалека, торопился к вечеру на ладье добраться домой, другие шли пешком в близкие оселища. Твердохлеб и Смеливец с толпой приблизились к паперти и очутились справа от Мирослава, перед худощавым высоким священником.

— Княжич на нас смотрит! — прошептал Твердохлеб.

И верно, увидев широкую взъерошенную бороду Твердохлеба, Данилка улыбнулся ласковой детской улыбкой. Твердохлеб поклонился, коснувшись правой рукой земли, и припал к кресту, ощущая губами холод железа. Отойдя в сторону, он разыскал Смеливца.

— Чего стоишь? Пойдем! — взял его за руку Смеливец.

— Пойдем! Только в челядницкий дом заскочу, там Роксана, спрошу — может, домой пойдет.

Но увидеть дочь так и не удалось. Подошел отряд дружинников, и сотский велел всем убираться из крепости — наступает вечер. Твердохлеб начал пререкаться с сотским, но тот повелел дружинникам обнажить мечи. Твердохлеб отступил и потянул с собой Смеливца. Уже все поцеловали крест, уже епископы со священниками пошли в собор, а Мария все стояла на паперти. Опустел двор. Остались только дружинники.