Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

Но Круазет не мог угомониться.

— Что-то скажет Волк? — прошептал он мне.

— Да, конечно! — воскликнул я. — Что-то скажет Видам, Кит?

При этом вопросе она выронила платок и так побледнела, что я раскаялся в своих словах.

— Дома ли месье де Безер? — спросила она.

— Да, — отвечал Круазет. — Он вернулся прошлым вечером с маленькою свитою.

Эта новость, видимо, успокоила ее, вместо того, чтобы усилить ее тревогу, как я ожидал. Я полагаю, что она беспокоилась более за Луи де Паван, чем за себя. Да это и понятно, потому что даже у Волка вряд ли хватило бы жестокости чем-нибудь повредить нашей кузине. Ее тонкая, стройная фигура, бледное, овальное лицо с кроткими, карими глазами, ее нежный голос, ее доброта — все это казалось нам тогда идеалом женской прелести. С тех пор, как мы себя помнили, включая и младшего из нас, Круазет, которому минуло семнадцать (он был годом моложе нас с Мари, бывших близнецами), мы были всегда влюблены в нее.

Это было лето 1572 года. Между католиками и гугенотами был только что заключен мир; в ознаменование этого события через день или два должен был праздноваться брак Генриха Наваррского с Маргаритою де Валуа, сестрою короля, что должно было, как надеялось большинство французов, закрепить мирное соглашение. Виконт де Кайлю, отец Катерины и наш опекун, был одним из губернаторов провинций, которым было поручено следить за водворением этого мира; он пользовался большим уважением обеих партий: он был католик, но не фанатик, упокой Господь его душу! Уже с неделю перед тем он отправился в Байону, свою провинцию. Большая часть наших соседей в Керси также были в отъезде, отправившись в Париж в качестве свидетелей с той или с другой стороны, при королевском браке. Таким образом, мы, молодежь, мало стесняемые присутствием добродушной и сонливой мадам Клод, гувернантки Катерины, пользовались нашею свободой и праздновали вновь заключенный мир по-своему.

Мы постоянно жили в деревне. Никто из нас не бывал даже в По, не только что в Париже. У нашего опекуна, виконта, имелись свои весьма строгие взгляды на воспитание юношества; и хотя нас выучили ездить верхом и стрелять, владеть шпагой и спускать сокола на охоте, но мы не более Катерины были знакомы со светом.

Она выучила нас танцевать и кланяться. Близость ее много способствовала к смягчению наших манер, а за последнее время мы кое-что приобрели в обществе Луи де Паван, — гугенота, которого виконт взял в плен при Монконтуре и который жил у нас до своего выкупа, — уж не походили совсем на деревенщину; но мы были очень застенчивы и потому не любили и боялись незнакомых людей. Так что, когда появился наш мажордом, старый Жиль, и объявил замогильным голосом:

— Месье Видам де Безер желает засвидетельствовать свое почтение мадемуазель! — нас охватил почти панический страх.

— Едва мы успели вскочить на ноги, как тень Видама уже упала перед Катериной.

— Мадемуазель! — сказал он, приближаясь к ней, освещенный ярким солнцем и склоняясь, с прирожденною величественной грацией, над ее рукою, — я вернулся поздно вечером из Тулузы, а завтра еду в Париж. Я только что успел немного отдохнуть и смыть с себя следы дороги и спешу принести вам мои… А!

Он, по-видимому, только что заметил нас и прервал свое приветствие, выпрямившись и небрежно обращаясь к нам:

— А, две молодые барышни Кайлю. Отчего вы не засадите их за прялку, мадемуазель?

Круазет делал страшные гримасы за его спиной. Мы гневно смотрели на него, но не нашли, что сказать.

— Вы покраснели! — продолжал этот злодей улыбаясь. — Вероятно, вы оскорбились, что я просил мадемуазель засадить вас за прялку? Так знайте же, что я сам готов прясть по приказанию мадемуазель и сочту это за большое счастье.

— Мы не девочки, — пробурчал я и вся кровь бросилась мне в лицо, — вы не посмели бы назвать девочкой моего крестного, де Монморенси, месье де Видам!

Хотя мы и шутили между собою над нашими женскими именами, но были еще настолько молоды, чтобы обижаться, когда то же самое позволяли себе другие.

Он презрительно пожал плечами. И какими ничтожными почувствовали мы себя в то время, как его громадная фигура возвышалась над террасой!

— Месье де Монморенси был мужчина, — сказал он небрежным тоном, — а месье де Кайлю…

При этом нахал преспокойно повернулся к нам спиною и сел на низком парапете около Катерины.

При всем нашем тщеславии нам было ясно, что он считает совершенно излишним вступать в какие-либо разговоры с нами…