Кемаль Тахир - Глубокое ущелье

Дервиши наелись и напились, видно, и опиума успели наглотаться, внизу снова застучал дюмбелек, зазвенели бубенцы, погремушки, послышались выкрики. Началось радение. Рыцарь кивнул, что, мол, это? Ашик поморщился.

— Мы их голышами зовем, добром не поминаем. От этих всего можно ждать... Стыда на них нет. С богатых дань требуют, кто не дает, убивают. У бедных все отберут и не подумают, что может бедняк помереть от горя. Одно время монголам служили, в их войско нанимались. Видел, на поясе у них кожаные кисеты? Для опиума. День и ночь глотают... Теперь вон поднялись на радение, поскачут, попрыгают, а под конец упадут без памяти — бога достигли! Говорят они: наш покровитель отец Адам. По такому счету Ева матерью им приходится. От опиума ни холода, ни жары не разбирают... Мыться да чиститься — боже упаси! В набегах нацепят на себя орлиные крылья, на лоб — буйволиные рога, наглотаются опиума с вином и пошли грабить. Жестокостью славятся, вот и наводят страх во время налетов... Работу грехом считают, на ахи свысока поглядывают, мастеровые-де людишки. Только что в открытую не поносят их, да и то от страха. А где ахи не могут защитить мечом свои рынки, налетят, разграбят и поминай как звали...

— Они тоже идут к твоему... шейху?

— Нет. Шейх Эдебали их к себе не подпускает. Вернее, не подпускал, пока не нарушили ахи свой обычай. А сейчас как — не знаю.

— Нарушился обычай, что ли?

— Когда в стране брожение, все рушится. В этих краях порядок султанской силой держался. Прежде и халифы, и султаны носили шаровары ахи... Подмастерья с мастерами у ахи за одним столом пищу вкушали... А теперь из общего котла только холостые подмастерья едят. Мастера разбогатели, переженились, отдельно расселились... А полуголодные подмастерья-мальчишки задарма на них работают. И если правда, что слышал я, мало теперь считаются с обычаями ахи!.. Шейх Эдебали — другое дело, за что он взялся, долго держаться будет, на чем стоит, крепко стоять будет. Я, правда, не видел, однако слышал, чудеса он творит. Один простак к алхимии пристрастился, хотел золото делать. В конце концов ухлопал на это отцовское наследство да и все, что сам нажил,— голый остался на голой циновке.

Пришел к шейху Эдебали просить милостыню. Шейх взял будто бы пригоршню земли и говорит: «Вот что такое алхимия, бездельник!» И протянул ему эту землю, а она тотчас золотом обернулась. Ошалел человечек, бросился на колени — подол платья его целовать...

Рыцаря с детства волновали всякие чудеса. Он глянул на ашика другими глазами.

— И вы тоже ахи?

— Нет. Хочу вот стать ашиком.

Он замолчал. Видя, что молчание затянулось, пленный сотник Курт Али-бей сказал:

— Наш ашик — мюрид Баба Ильяса. От Баба Салтука к Баба Бураку, а от него к Таптуку Эмре восходит его иджаза. Силой знания проникает он в глубины моря, силой любви вздымается до высот небесных, сенью своей укрывает народ от беды. Всевидящее око страны, всеслышащее ухо ее. И язык народа. Кто прилепится к его подолу, в накладе не останется.

— Помилуй, джигит! Я всего лишь бедный ашик...

— Конечно. Послушай-ка, рыцарь, что сказал этот бедный ашик:

— Вас зовут Юнусом, что это значит?

Глядя в землю, ашик улыбнулся.

— Еще не заслужили мы права имя носить, которое что-нибудь значило бы!

Рыцарь испытующе разглядывал его лицо. Ввалившиеся щеки, запекшиеся губы, горестное худое лицо, словно иссушил его негасимый пламень.

— Я знаю, у вас не бывает родового имени,— сказал, усмехнувшись, рыцарь.— У нас бывает, но у меня нет... Отец мой принцем был. И знайте же, нечестивые — из неаполитанских королей... Я назвал себя сам — Нотиус Гладиус. Нотиус — значит без отца, то есть незаконнорожденный... Славное имя то, которое мы сами себе добываем!.. Скажи, если попросим тебя, не споешь ты нам, не сыграешь?

Ашик Юнус не заставил себя упрашивать. Взял в руки саз и гибкими пальцами легко коснулся натянутых струн: