Грегор Самаров - Медичи

— Добрый, дорогой друг, как мне отблагодарить тебя за все? Теперь больше, чем когда-либо, мне нужен твой совет и поддержка.

— Твое доверие для меня лучшая благодарность, — отвечал Антонио. — Пойдем, посмотри на гнездышко, приготовленное для твоей Фиоретты.

Он провел его в отдельный флигель при дворце.

Антонио отворил дверь, и Джулиано радостно вскрикнул, увидав прелестный уголок.

Красивые картины украшали стены, и тут же было изображение Спасителя, благословляющего детей, а перед ним чаша со святой водой. В углу стояли группы пальм и душистых цветов. Через дверь с разноцветными стеклами был виден небольшой тенистый сад, отделенный от парка железной решеткой с калиткой.

Антонио раздвинул тяжелую портьеру и ввел Джулиано в большую спальню, где у стены стояла великолепная кровать с балдахином, а рядом прелестная люлька. Окна с разноцветными стеклами пропускали мягкий, приятный свет, и пожилая женщина с седыми волосами, опрятно одетая, заканчивала уборку уютного помещения.

— Как хорошо здесь! — вскричал Джулиано. — Как ты восхитительно обставил убежище моего счастья!

— Все будет готово сегодня вечером? — спросил Антонио старушку.

— Так точно, синьор!

— Я знал, что могу положиться на мою старую Женевру.

— Без сомнения, синьор Антонио! Все будет готово, можете не беспокоиться, и синьор Джулиано де Медичи будет доволен.

— Вы знаете меня? — с испугом спросил Джулиано.

— Кто же вас не знает во Флоренции? Но не беспокойтесь, синьор, старая Женевра не болтунья и хранила много тайн.

— Это правда, — с улыбкой подтвердил Антонио, ласково похлопав ее по плечу, — я доверил бы ей любую тайну, она отлично будет ходить за твоей Фиореттой.

— И за малюткой также, — сказала старуха, взбивая мягкие подушки в люльке. — Я и синьора Антонио носила на руках, когда он был маленький и беспомощный.

— Это правда, Женевра, — отозвался Антонио, — поэтому я выбрал тебя: ты должна заботиться о моем друге, как обо мне, и охранять того, кто ему дороже всего на свете.

Джулиано подал руку старушке и вышел вместе с Антонио из комнаты.

В маленькой столовой был накрыт стол, и Антонио сделал лакеям знак, удалиться.

— Мы будем сами себе прислуживать, чтобы не говорить при посторонних.

Он положил на тарелку Джулиано жареного перепела с оливками и налил в бокалы марсалы.

— Выпьем первый бокал за приезд донны Фиоретты и маленького Джулио, — сказал он, чокаясь с другом. — Желаю, чтобы она была счастлива здесь, под моей дружеской охраной, и чтобы ей скорее удалось переехать во дворец Медичи для большего счастья и блеска.

Джулиано осушил свой бокал и со вздохом молча поставил его на стол.

— Дай Бог, чтобы исполнилось твое желание! Мои тревоги не прекращаются и становятся еще тяжелее.

— Ты слишком мрачно смотришь, — с улыбкой сказал Антонио. — Чего тебе бояться? Народ, который обожает тебя, будет еще преданнее, когда ты изберешь себе жену из его среды. А гордые, надменные семьи, которые кичатся своими предками, не могут ненавидеть тебя больше, чем теперь.

— О, этого я не боюсь! Но мой брат Лоренцо. С ним будет трудно, труднее, чем ты думаешь.

— Почему? — спросил Антонио. — Он так любит тебя и предоставляет тебе полную свободу наслаждаться жизнью, пока сам несет все тяготы правления, нисколько не затеняя твоего положения. Все могущество его основано на любви народа, и через тебя он еще теснее сблизится с людьми. Что же он может сказать против честной семьи Говини, которые жили независимо, уважаемыми хлебопашцами и воспитали свою дочь Фибретту в самых строгих правилах?

— Все заботы правления он несет на себе, и я ему искренне благодарен за это, но все помыслы его сводятся к этим заботам, и он не признает никаких прав за сердцем, когда речь идет о положении нашего дома и о могуществе республики. Сегодня он говорил очень серьезно о моем будущем и наметил для меня союз с княжескими домами Савойи, Неаполя и Милана или даже с королевским домом Франции.

— Ты не сказал ему, что сердце твое уже не свободно? Лоренцо лучше всякого другого умеет примириться с неизбежностью, и, может быть, твой брак с девушкой из народа даст и его дому более твердую опору, чем иностранные принцессы, которые всегда останутся чужими народу.

Джулиано покачал головой.

— Лоренцо строг и неумолим, когда это касается блеска и положения нашего дома. Сегодня я не мог отвечать ему, он и так получил неприятное известие, и мне не хотелось в эту минуту нарушать наши сердечные отношения.