Агилета - Святая с темным прошлым

Несколькими днями позже, в праздник святого Георгия Победоносца, Кутузов стоял в одной из парадных зал Зимнего дворца в числе прочих офицеров, ожидавших награждения. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» – вертелась в голове неотвязная фраза. Прикрепляя орден к его мундиру, Екатерина одарила подполковника весьма милостивым взглядом и пожелала, чтобы на последующем торжественном обеде Кутузов сидел по левую руку от нее (по правую привычно восседал Потемкин). Когда пиршество было в самом разгаре, и оживление присутствующих, а вместе с ним и шум достигли апогея, императрица тихо произнесла, обращаясь к Кутузову:

– Приглядитесь к нашим петербургским прелестницам, подполковник: они весьма жадно приглядываются к вам.

– Ваше императорское величество замечает то, что не заметно мне, – тщательно подбирая слова, ответил Кутузов.

По губам Екатерины проплыла загадочная улыбка:

– Вам, подполковник сие не заметно лишь оттого, что мысли заняты другим. Вы – человек с горячим сердцем. Это, конечно, не грех, но большое неудобство.

– Ваше наблюдение для меня весьма ценно, государыня.

Во взгляде Екатерины, как и при первом их разговоре, чувствовалось расположение:

– Я желаю вам только добра, подполковник. А потому хочу, чтобы вы знали: сердцем можно управлять, как рукой или ногой. Доступно это, правда, не всем, но избранным людям. А уж причисляете вы себя к ним, или нет, решать вам!

Теперь императрица и ее подданный смотрели друг другу прямо в глаза.

– Вы не будете разочарованы моим решением, ваше величество! – заставляя себя говорить ровно, произнес Кутузов.

Екатерина улыбнулась, полная самодовольства.

Вернувшись с торжества и уединившись в своей комнате, Кутузов не стал глядеться на себя в зеркало с орденом на груди. Было ему до того тоскливо и тошно, что хотелось хоть как-то облегчить душу. Резкими движеньями достал он из секретера перо, чернильницу, бумагу и сел за стол. Строки письма сложились мгновенно сами собой:

«Любезный друг мой, Василиса!

Прости, что долго не получала ты от меня вестей: ежечасно хотел я тебе написать, да все было недосуг: нет конца приемам да церемониям, паче того все знакомые петербургские зазывают меня к себе, а отказаться – смертная обида. Вот и мечусь между ними всеми, в то время как лишь с одним человеком на свете хотел бы рядом быть и отдыхать душою. Ну да ты понимаешь, о ком я.

Есть у меня для тебя одна новость, от которой ты, наверняка, опечалишься, хотя, надеюсь, в то же время и порадуешься за меня. Дают мне отпуск на целый год и отправляют в Европу. Давно мечтал я там побывать и оценить, как поставлено военное дело в других странах по сравнению с Россией. Такая возможность, к тому же за казенный счет, едва ли мне больше представится, потому спешу ею воспользоваться, хоть и несказанно грущу о том, что целый год мы с тобой в разлуке будем.

Надеюсь и верю, что мой отъезд не лишит тебя душевного покоя. Сердце мое только с тобой, и никогда ни с кем иным его быть не заставят. В подтверждение того хочу позабавить тебя признанием: отец мой и дядя в мое отсутствие подыскали мне в невесты некую родовитую девицу, к тому же молодую, недурную собой и способную принести весьма изрядное приданое. Каково же было их удивление, когда я решительно заявил, что свой будущий брак предполагаю устраивать исключительно сам без вмешательства кого бы то ни было…»

Кутузов оборвал письмо на полуслове. Затем, с горько исказившимся лицом, перечитал написанное. Отшвырнул бумагу в сторону и ударил кулаком по столу. Несколько мгновений просидел он неподвижно. Затем с необъяснимой яростью скомкал письмо и, шагнув к печи, швырнул его в пламя. Не затворяя печной заслонки, глядел он, как огонь жадно пожирает бумагу, оставляя на углях прах. И одному Богу известно, что он чувствовал в этот миг.

Незадолго до Рождества генерал-майор Кохиус получил извещение о том, что офицеру его полка Михайле Ларионовичу Голенищеву-Кутузову предоставлен годичный отпуск для излечения на теплых водах раны, полученной при отражении турецкого десанта. К официальной бумаге прилагалась записка от самого Кутузова с личной просьбой. Выполняя оную, Кохиус велел позвать к себе Василису.

– Что тебе сказать? – неловко начал он, когда девушка появилась перед ним с тревожным ожиданием в глазах. – Отправляют его на воды лечиться на целый год. Так-то вот.

– А потом? – нашла в себе силы спросить Василиса.