Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

Он остановился у знакомой двери, смахнул набежавшие слезы, но отогнать нахлынувшие воспоминания было не так-то легко. Дом 9 на Гетрейдегассе ничуть не изменился. Поднимаясь но каменным ступеням на первый этаж, Леопольд чуть не плакал, он уже старик, ему шестьдесят один. Друзья, чего доброго, решат, что он совсем одряхлел.

У самой двери эта мысль помогла ему взять себя в руки.

Но полностью скрыть свое волнение Леопольд не сумел и с жаром, что редко случалось с ним, обнял друзей.

Шахтнер удивился, Хагенауэр обрадовался встрече, а Буллингеру не терпелось узнать, что случилось.

– Почему вы спрашиваете?! – воскликнул Леопольд. – Разве Вольфганг опять послал нам письмо втайне от меня?

– Нет. Но произошло ведь что-то неладное, скажите, Леопольд.

Пришлось поведать друзьям об ужасной ссоре Вольфганга с Колоредо и решении сына уйти со службы.

Сын показывает отцу, что в его советах больше не нуждается, думал Шахтнер, и это больнее всего ранит старика. Леопольд так гордился своим влиянием на Вольфганга, радовался, что он не только ему отец, но и друг. И вот пришло время, когда в обеих ролях он потерпел крах. Шахтнер, никогда так и не рискнувший покинуть привычный покой Зальцбурга, несмотря на все свое свободомыслие, не спешил с ответом. Какое имеет он право давать советы другим, раз сам не внял зову сердца? К тому же Леопольд так сдал за последнее время. Резко очерченное лицо утратило выражение силы и решительности, оно как-то обмякло и сморщилось.

Леопольд со сдержанной тревогой в голосе спросил Буллингера:

– Говорил ли когда-нибудь Вольфганг, что Анна Мария хотела быть похороненной на кладбище св. Петра?

– Разве теперь что-нибудь изменишь?

– Семья должна всегда быть вместе.

– Вы сами воспитали Вольфганга таким, какой он есть, – сказал Шахтнер.

– Я воспитывал его послушным, ответственным за свои поступки и благоразумным.

– Но вы воспитали в нем также нелюбовь к Зальцбургу: при малейшей возможности увозили его отсюда.

– Из желания помочь ему. Сделать из него хорошего музыканта.

– Тут вы преуспели – он прекрасный музыкант, и, что касается музыки, вкус его безупречен. Может быть, вы хотите, чтобы, оставшись в Зальцбурге и возненавидев его, он стал, как Гайдн, пьяницей или слюнтяем наподобие Брунетти?

Лицо Леопольда посуровело, на какое-то мгновение он снова стал несгибаемым Леопольдом, готовым ради Вольфганга бросить вызов всему миру. Его сын действительно прекрасно разбирается в некоторых вещах, думал он, но подчас бывает непростительно наивен.

– Вольфгангу рискованно оставаться в Вене, – сказал Леопольд.

– Вы считаете, здесь он был счастлив? – спросил Буллингер.

– А разве люди бывают по-настоящему счастливы? Где бы то ни было?

– Вольфганг мог бы быть счастлив. Такая у него натура. Но не в Зальцбурге. Он мне не раз говорил: «Кто будет помнить придворного органиста из Зальцбурга?» И вы знаете, как он теперь не любит орган. А в детстве обожал.

– Но я до сих пор не выпутался из долгов!

– При чем тут это! – сказал Буллингер. – Разве я когда-нибудь напоминал вам о долге?

– Да и я тоже, – заметил Хагенауэр.

– Зато Гримм напоминает. Он постоянно пишет мне, хотя я почти все выплатил.

– Барон – удивительный хитрец, – сказал священник. – Продает свои услуги тому, кто больше платит. Гримм плохо поступил с Вольфгангом, вы сами знаете.

– Буллингер прав, – заметил Хагенауэр. – Но когда птенец покидает родное гнездо, смотреть на это всегда грустно. Быть отцом – одна из самых тяжких обязанностей. Каждый человек желает своим детям лучшего, хочет, чтобы они не повторяли его ошибок, хочет гордиться ими. И, разумеется, мечтает, чтобы они жили в идеальном мире, хотя прекрасно сознает недосягаемость такой мечты.

– Вас страшит, что архиепископ предпримет какие-нибудь шаги против вас, – сказал Буллингер, – но, право, я не думаю, не пойдет он на это.

Друзья одобряют поступок Вольфганга, думал Леопольд. А в сердце стучало сомнение – не обманывает ли его сын, так ли уж во всем случившемся виноват Колоредо и так ли уж радужны перспективы Вольфганга в Вене, как он утверждает?

Леопольд шел домой, и родной город казался ему милее прежнего. Дойдя до Ганнибальплац, он прибавил шагу – поскорее бы излить душу в письме к Вольфгангу.

Леопольд превозносил сыну достоинства Зальцбурга и предупреждал против опасностей, подстерегающих его в Вене А также приказывал забрать назад прошение об увольнении. Уходить сейчас со службы неразумно, это непозволительная роскошь, просто позор. Леопольд писал резко, не скрывая недовольства поведением сына.