Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

На следующий день Вольфганг и Анна Мария выехали в Аугсбург.

Они не роптали, привыкнув к тому, что за Леопольдом всегда было решающее слово. Желая доказать свое послушание, Вольфганг во всем последовал совету Папы. По приезде в Аугсбург он снял комнаты в лучшей гостинице, навестил любимого Папиного брата Франца Алоиза и попросил представить его бургомистру Лангенмантелю и известному клавесинному мастеру Андреасу Штейну.

Франц Алоиз, уже много лет не видевшийся с ними, отнесся к Вольфгангу и Анне Марии как к самым почетным гостям и с готовностью согласился выполнить любую просьбу Леопольда. Его жена, Мария Виктория, простая и приветливая, и их девятнадцатилетняя дочь Мария Текла, которую Вольфганг называл Безль, приняли их по-родственному.

Полненькая, круглолицая Безль, с пухлым ртом и пышными бедрами и грудью, была олицетворением молодой, здоровой жизнерадостности, и Вольфганга тянуло к ней. Ему нравились ее острый язык и неизменное чувство юмора. Безль сообщила ему, что Аугсбург – лютеранский город, хотя сами они католики. Вольфганг ответил:

– Все равно мне придется целовать им задницу, – И Безль громко расхохоталась.

Они придумали условный язык специально, чтобы передразнивать чванливых и надутых бюргеров, и дружба о Безль приятно возбуждала Вольфганга. С ней было просто, она позволяла себя погладить, ущипнуть за мягкое место, дотронуться до груди – и в ответ только хихикала. Все шло легко, без всяких сложностей, он вовсе не был влюблен, но Безль давала ему то, в чем он так нуждался, – женское кокетство; с ней было интересно, забавно испытывать, как далеко она позволит зайти, говорить самые ужасные вещи, которые она выслушивала с невозмутимой улыбкой. Они прекрасно понимали друг друга. У них создался свой собственный мир, полный шуток, многозначительных взглядов, подталкиваний в бок и откровенных признаний, и они чувствовали себя в этом мире прекрасно. Им было легко и весело вместе.

На другой день после приезда Франц Алоиз представил Вольфганга Якобу Лангенмантелю. Вольфганг засвидетельствовал ему от имени Леопольда почтение, хотя бургомистр отнюдь не вызвал у него почтительных чувств – спесивый бюргер знатного рода в чересчур напудренном белом парике.

Лангенмантель, самый видный гражданин Аугсбурга, помнил Леопольда смолоду и знал о славе Вольфганга. Он приказал Францу Алоизу подождать в приемной и попросил Вольфганга сыграть для него.

Вольфганга разозлило пренебрежительное отношение бургомистра к его дяде, и при других условиях он отказал бы Лангенмантелю.

Но Папа предупреждал, что с такими влиятельными людьми следует быть любезным, поэтому Вольфганг поблагодарил Франца Алоиза за то, что тот познакомил его с сановником, и предложил не ждать – никто не знал, как долго затянется концерт. Исполнив несколько вещей на клавесине Лангенмантеля, Вольфганг извинился, на сегодня у него назначен еще визит к Андреасу Штейну. На бургомистра произвела впечатление игра юноши. Сын Лангенмантеля вызвался проводить Вольфганга до дома Штейна.

По пути Вольфганг попросил сына бургомистра, коренастого молодого человека с короткой толстой шеей и большой, как у отца, головой:

– Не говорите господину Штейну, кто я. Посмотрим, сумеет ли он отличить виртуоза от простого музыканта.

Молодой Лангенмантель согласился.

– Вот будет здорово, если вы надуете его. – Но, представляя Вольфганга Штейну, произнес: – Имею честь представить вам виртуоза-клавесиниста. – И громко захохотал.

Ну и осел, подумал Вольфганг.

– Я всего-навсего скромный ученик господина Зигля из Мюнхена, – сказал он, – господин Зигль просил передать вам привет.

Пятидесятилетний Андреас Штейн ответил:

– Но вы похожи на господина Моцарта!

– Ну что вы! Мое имя Трацом. – То есть Моцарт, прочтенное справа налево. – Могу я попробовать какое-нибудь из ваших фортепьяно?

– Вы когда-нибудь играли на моих инструментах прежде?

– Нет!

– Тогда вам будет нелегко. У меня не совсем обычные инструменты.

– Обещаю не повредить клавиатуру.

Штейн отворил дверь склада, Вольфганг тут же бросился к фортепьяно и заиграл одну из своих сонат.

Молодой Лангенмантель молчал, а Штейн восхищался. Руки пианиста невелики, думал он, но их движения легки и изящны, а звук поражает нежностью и в то же время силой. И музыка так поэтична. Вольфганг кончил играть, и Штейн обнял его.

– Вы – господин Моцарт! Как это я сразу не догадался! Кто еще играет с подобной выразительностью!