Михаил Казовский - Топот бронзового коня

Приближаясь к старости, Юстиниан терял энергию и энтузиазм. Смерть Феодоры (548 г.) была не только сердечным ударом для крепко привязанного к ней императора: она лишила его важной опоры, источника твёрдости и вдохновения. Ему уже тогда было около 65 лет, но он процарствовал до 82-летнего возраста, склоняя понемногу голову перед преградами, которые жизнь ставила его целям… Юстиниан умер в ноябре 565 г., не назначив себе преемника (Феодора оставила его бездетным). Племяннику его Юстину удалось беспрепятственно захватить власть […]

- А скажи, Кифа, это правда, что хозяин твой завтра уезжают?

Кифа посмотрел на неё сверху вниз, иронично, пренебрежительно, и с коротким выдохом сплюнул наземь шелуху от подсолнечных семечек:

- А тебе на что?

- Ты поедешь с ним? - продолжала наседать девушка.

- Как же без меня! Я слуга ему. Верный оруженосец.

- И не страшно в такую даль?

- А волков бояться - в лес не ходить.

- Так столица ж, Царьград!

- Вот и хорошо. Самое место Велисарию.

- Отчего?

- Коли назван так. Вели-сар. То есть великий царь.

У неё по лицу пробежала дрожь:

- Нешто он в цари метит?

- Ну, в цари не в цари, а высоких званий удостоится обязательно. Помяни моё слово. При его-то задатках!

Девушка кивнула:

- Да уж, Бог не обидел, это верно.

Кифа продолжал:

- Мы не просто так едем, а к хорошим людям - те помогут определиться.

- Кто такие?

- Помнишь ли Петра, что учился у нашего старого господина?

- Саввин сын?

- Точно, Саввин. Он теперь в Царьграде под крылом у дяди Устина. А Устин-то в Константинополе - знаешь, кто?

- Нет, не ведаю.

- О-о, такая крупная птица! Охраняет царя.

- Самого царя?!

- Самого царя. Видит каждый день, словно я тебя.

- Ух ты, страшно как!

Он скривился:

- Что ты всё заладила: «страшно, страшно»!

- Так ведь царь! Чуть не по его, может посадить на кол.

- Может, разумеется. А с другой стороны, коль получится ему угодить, милость свою проявит и осыпет богатствами с головы до ног.

- Угодить-то, пожалуй, сложно.

- Надо постараться.

Молодые люди стояли под деревом в яблоневом саду. Солнце бликовало в листве, заставляя щуриться.

- Значит, уезжаете, - повторила девушка и склонила голову - так, что Кифа увидел на её макушке ровный прямой пробор.

- А тебе-то что? - снова удивился слуга.

- Грустно расставаться.

Парень щёлкнул очередной семечкой.

- Что, со мной? - и взглянул насмешливо.

Та пожала плечами:

- И с тобой, конечно…

Он присвистнул:

- Во рехнулась, девка! Ты по ком вздыхаешь? Молодой хозяин не для тебя.

- Понимаю: не для меня…

- Выбрось из головы. Даже не мечтай. Или что между вами было?

Девушка молчала.

- Было, да? На Ивана Купалу нешто?

Заслонив лицо рукавом, бедная, заплакала. Кифа растерялся:

- Вот ведь незадача! Что ты, право! Перестань, перестань, Македония, слышишь? - и неловко обнял страдалицу за плечи. - Ну, кому сказал? Хватит, хватит!

Но она уже зарыдала в голос и уткнулась носом в полотняную рубаху у него на груди. Проведя ладонью по затылку девушки, Кифа проговорил:

- Даже если было, так что? Он ведь господин и имеет право… взять себе любую прислужницу… Ты переживать не должна… - Вновь погладил и заключил: - Вот уедем, и забудешь его, выкинешь из памяти.

Македония подняла лицо, мокрое от слез, и произнесла, сдвинув дуги-брови:

- Нет, не выкину, не забуду, Кифа. И любить не перестану до конца дней моих.

Он ответил хмуро:

- Ну и глупо, девка. Обрекаешь себя на муки.

На другое утро не успело солнце ещё взойти, а к отъезду Велисария из отчего дома было всё готово: лошади осёдланы, вещи собраны, и охрана, выделенная наместником Внутренней Дакии, спешившись, стояла около конюшен, ожидая сигнала.

Велисарий в последний раз завтракал с отцом. По славянскому обычаю ели суп и кашу, запивали топлёным молоком. Старый Коста происходил из словен, живших на Дунае триста лет. А влюбился и женился на дочке ромея - стало быть, потомка римлян, латинян, что пришли когда-то сюда завоёвывать Дакию и Фракию. Вот и получилось, что у сына в жилах - и славянская, и римская кровь. Но славянской, конечно, больше. Да и выглядел он чистым славянином - златокудрый, голубоглазый, улыбчивый, и румянец яркий проглядывал из-под юношеской редкой поросли на щеках.