Виктория Холт - Исповедь королевы

После этого двери апартаментов открылись, и все увидели Луи, лежащего на королевском ложе в своем роскошном одеянии, предназначенном для коронации.

Затем, после благословения и окропления святой водой, все направились в собор.

Никогда не забуду той минуты, когда я увидела моего мужа, подходившего к высокому алтарю. Все его одеяние представляло собой сочетание золотого и малинового цветов. Мантия выткана из серебристой ткани, а бархатная шляпа украшена бриллиантами и перьями. В этот момент он, глубоко осознавая высоту своего положения, был настоящим королем, убежденным, благородным. Я видела его таким во время «мучной войны», когда Людовик XVI без страха стоял лицом к лицу с кровожадной толпой. Возможно, он был застенчив на больших собраниях, неловок в компании, смущен нашими отношениями в спальне, но он был храбрым человеком.

Я наблюдала, как его окропили водой из «lа sainte ampoule» [67] Сосуда с миром (фр.). , который передавался из поколения в поколение со времен Кловиса, первого короля франков. За этим последовала коронационная присяга. Королю вручили шпагу, и он преклонил колена перед алтарем. Потом его подготовили к помазанию и одели в костюм из пурпурного бархата, украшенный fleurs-de-lis [68] Цветами лилии (фр.). . Он сел на трон, и на его голову надели корону Карла Великого. Я никогда прежде не видела подобного великолепия. Я думала о том, что эту корону носили все короли Франции, и вспоминала о нашем дедушке, который был очень молодым, когда эту корону надели ему на голову — юным и очень красивым, гораздо красивее нынешнего Людовика. Потом я вспомнила его таким, каким видела его в последний раз: лежащим на смертном ложе, с потрескавшимися губами, безумными глазами и этим ужасным запахом смерти в его апартаментах.

Луи взглянул вверх, на меня. В течение нескольких секунд его взгляд был прикован к моему лицу, он словно бы забыл о торжественной церемонии и обо всем остальном, кроме нас двоих. Я чувствовала то же самое. Это была чудесная минута — поворотный пункт в его и моей жизни, как я думала впоследствии. Мы были вместе — словно один человек. И хотя я не испытывала сильной и волнующей страсти к моему мужу, но знала, что люблю его и что он тоже любит меня. Это была полная преданность, связь, которая была ничуть не менее сильной оттого, что в ней не было страсти.

Вдруг я почувствовала, что по моим щекам текут слезы.

Двери резко распахнулись, и народ хлынул в собор. Я вдыхала запах ладана и слышала радостные возгласы, когда выпустили птиц — символ мира. Послышался звук ружейного салюта. Рев труб смешивался с громом барабанов.

Я присоединилась к королевской процессии, выходящей из собора. Когда мы выходили, крики «Vive le Roi» [69] Да здравствует король! (фр.) заполнили воздух.

Я написала матушке:

«Коронация во всех отношениях прошла с большим успехом. Все были в восторге от короля, а он — от них… Я не могла сдержать слезы… невероятно удивляет и утешает, что нас так хорошо приняли после восстания, несмотря на то, что кусок хлеба по-прежнему дорог. Но столь характерно для французов: сначала последовать недобрым советам, но тут же снова взяться за ум. Когда мы слышим шумное одобрение народа и видим эти доказательства его любви, то чувствуем себя еще более обязанными трудиться ради его блага».

Когда я писала это, ко мне вошел муж. Я показала ему письмо.

В моем присутствии он казался немного смущенным. Оба мы все еще находились под впечатлением той сцены в соборе.

— Это было чудесное ощущение! — сказал он. — Я чувствовал, будто сам Господь говорил со мной.

Я кивнула.

— Я написал Морепа и вот что сообщил ему.

Он протянул мне письмо. Оно было на ту же тему, что и мое:

«Мне жаль, что вы не можете разделить со мной ту радость, которую я испытал здесь. Мой долг — работать для народа, который делает меня таким счастливым. Я всецело посвящу себя этому».

— Мы думаем совершенно одинаково! — сказала я.

Он взял мои руки и поцеловал их. Потом сказал:

— Это было замечательное событие, не правда ли? Очень волнующее событие! Я еще никогда не был так растроган, как в тот момент, когда взглянул вверх, на галерею, и увидел тебя в слезах.

Я бросилась в его объятия.

— О, Луи… Луи! Я тоже еще никогда не была так растрогана!

Помимо всего прочего, в Реймсе Луи также выполнил ритуал «прикосновения к золотухе» — еще один из тех старинных обычаев, восходящих ко временам Кловиса. Жертвы золотухи со всей Франции прибыли в Реймс на эту церемонию. Две тысячи четыреста страдальцев стояли на коленях вдоль улицы, в то время как Луи проезжал по ней. Это было ужасное зрелище. Такое множество людей, пораженных этой ужасной болезнью, приехали издалека! Погода стояла теплая, и вокруг распространялось ужасающее зловоние. Но Луи не отступил. Его глаза светились целеустремленностью, он держался настолько величественно, насколько это было возможно при данных обстоятельствах. Он притрагивался к каждому больному — сначала ко лбу, потом к подбородку и к каждой щеке, говоря при этом: «Пусть Бог исцелит тебя! Король прикасается к тебе!»