Виктория Холт - Исповедь королевы

Я вызвала принцессу де Ламбаль и, не откладывая, вместе с самыми молодыми из моих фрейлин поехала взглянуть на Малый Трианон. Он выглядел совсем по-другому, не так, как тогда, когда я видела его en passant [63] Мимоходом (фр.). . Вероятно, потому что теперь он всецело принадлежал мне. Я полюбила его потому, что он был такой маленький. Он был расположен достаточно далеко от дворца, благодаря чему мог служить убежищем, но все же не настолько далеко, чтобы нужно было совершать целое путешествие, чтобы добраться туда.

Я была в восторге. У меня теперь есть вилла! Так жили люди более скромного звания. И как часто, ведя жизнь королевы, участвуя в таком огромном количестве утомительных церемоний, я страстно желала быть обыкновенной, простой женщиной! Маленькая Клармон-Тоннерр воскликнула, что это был maison de plaisir [64] Дом удовольствий (фр.). Людовика XV — маленькое любовное гнездышко, где он вместе с мадам Дюбарри находил убежище после Версаля.

— С этим покончено! — твердо сказала я. — Теперь он будет известен как убежище Марии Антуанетты. Мы все здесь переделаем. Это мой дом, и здесь ничто не должно напоминать об этой женщине.

— Несчастное создание! Несомненно, сейчас она с удовольствием поменяла бы Понт-о-Дом на Трианон!

Я нахмурилась. Мне не хотелось ликовать по поводу несчастий моих врагов. Это было совершенно не в моем духе. Мне хотелось просто забыть о них.

В доме было всего лишь восемь комнат. Нам всем показалось очень забавным одно странное изобретение: нечто вроде стола, который поднимался из подвального помещения в столовую. Такое приспособление было специально сконструировано для Людовика XV. Когда он привозил в Малый Трианон любовницу, которая не хотела, чтобы ее видели слуги, пищу готовили в подвальном помещении и поднимали вместе со столом наверх, в столовую, при этом не было необходимости посылать туда слугу. Мы пронзительно кричали и смеялись, когда это старое сооружение со скрипом двигалось вверх и вниз.

Дом был меблирован со вкусом. Несомненно, мой дедушка сам этим занимался. Не думаю, чтобы эту мебель с изысканно вышитой обивкой выбрала Дюбарри.

— О, это совершенство, просто совершенство! — кричала я, бегая из комнаты в комнату. — Как весело мне будет здесь!

Я подбежала к окну и, выглянув из него, увидела прекрасные газоны и сады. Здесь можно было так много сделать! Я могла бы заново обставить дом, если бы пожелала, хотя мне нравилась мебель, которая стояла в доме. Тут не должно было оставаться ничего слишком роскошного, что напоминало бы мне о Версале. Здесь я буду принимать моих самых близких друзей, в малом Трианоне мы перестанем быть королевой и ее подчиненными.

Из окон Версаль не был виден, и это придавало дому дополнительное очарование. Я смогу приезжать сюда, когда мне захочется забыть о дворце и о жизни при дворе.

Я была в восторге от того, что мой муж подарил мне этот маленький домик. Настолько он был очаровательнее, чем Le Grand Trianon [65] Большой Трианон (фр.). , построенный Людовиком XIV для мадам де Ментенон! Он никогда не доставил бы мне такого удовольствия, как Малый Трианон.

Мне не терпелось отправиться обратно в Версаль, чтобы сказать мужу, как я очарована его подарком.

В феврале меня посетил мой брат Максимилиан. Матушка послала его в путешествие по Европе, чтобы завершить его образование. Было вполне естественно, что он приехал повидать меня. В то время ему было восемнадцать лет. Как только я увидела его, так сразу же поняла, насколько годы, проведенные во Франции, изменили меня. Это был тот самый маленький Макс, который сидел с Каролиной и со мной в садах Шонбрунна и смотрел, как наши старшие братья и сестры исполняют свои роли в спектаклях. Он всегда был круглолицым, но теперь стал толстым и выглядел неловким и каким-то неизящным.

Я стыдилась его, и в особенности теперь, когда так хорошо узнала французов. Можно было себе представить, что они будут говорить о нем, хотя и принимали его весьма милостиво. Но проявление любезности по отношению к Максу было бесполезно. Он не признавал ее. Он не понимал, какие ошибки совершает, и считал неправым всякого, кто не соглашался с ним. Он был совсем такой же, как Иосиф, но без присущего моему старшему брату здравого смысла.

Луи попросил Макса поужинать с нами наедине и вел себя так, будто тот был его братом. Мне было приятно задавать Максу вопросы о нашем доме и о матушке. Но чем больше я слушала его, тем больше понимала, насколько далека я стала от прошлой жизни. Целых пять лет прошло с тех пор, как я, обнаженная и дрожащая, стояла в «салоне Передачи» на песчаной отмели на Рейне. Я чувствовала, что стала настоящей француженкой, и, когда я смотрела на Макса — тяжелого, неуклюжего, лишенного чувства юмора, — я ничуть не жалела об этом.