Виктория Холт - Исповедь королевы

Я думала, что если бы у нас была возможность узнать свой народ, а у народа — возможность узнать нас, то не нужна была бы никакая революция.

Наступил сентябрь. Погода была все еще теплой. В Париж пришло известие о наступлении пруссаков и австрийцев. На улицу вышла толпа. Они кричали, что скоро мои родственники будут в Париже и убьют тех, кто, по их словам, плохо обращается с королевой.

Я услышала крики:

— Антуанетту — на фонарь!

Короткое затишье кончилось. Что же теперь будет?

Слышался колокольный звон.

Мы, вся семья, держались вместе, в одной комнате. Мы испытывали огромное желание быть вместе в минуту бедствия.

— Возможно, герцог Брунсвикский уже достиг Парижа. В таком случае мы можем ожидать, что совсем скоро будем свободны.

Если бы это было так! Но у меня уже не оставалось оптимизма, который позволил бы мне обманывать себя.

За нашими окнами стояли толпы. Мне было слышно, как они кричали:

— Антуанетта, к окну! Иди и посмотри, что мы принесли тебе, Антуанетта!

Король подошел к окну и тут же крикнул, чтобы я держалась подальше.

Но было уже слишком поздно. Я увидела это. Я увидела пику, на острие которой была насажена голова моей дорогой подруги, принцессы де Ламбаль.

В ту секунду я поняла, что, пока жива, я никогда не смогу изгнать это зрелище из своей памяти. Лицо, когда-то столь прелестное, теперь застыло в кричащем ужасе. Оно было обрамлено ниспадающими волосами, все еще прекрасными. И та ужасная, ужасная кровь…

Я почувствовала, что погружаюсь в бессознательное состояние. Я была счастлива избавиться от всего этого, пусть хотя бы только на время.

Как могли они утешить меня?

— Зачем она приехала? — спрашивала я, — Разве я не говорила ей? Она могла бы быть в безопасности в Англии. Что же плохого она сделала… кроме того, что любила меня?

Я припоминала сотни инцидентов из прошлого. Как она приветствовала меня, когда я только что приехала во Францию… Насколько теплее, насколько дружелюбнее, чем остальные члены семьи! «Она глупа», — говорил Вермон. Ах, моя самая милая и самая глупая Ламбаль! Зачем ты приехала сюда из безопасного места? Чтобы быть со мной, чтобы утешать меня, чтобы разделить со мной мое несчастье? И кончить вот так?!

Как же я ненавидела их, этих дикарей, завывающих там, снаружи! Моя ненависть к ним превратилась в бешенство. Это был единственный способ забыть о моем горе.

Позже мне принесли кольцо — то самое кольцо, которое я дала ей совсем недавно. Оно было на ней, когда толпа выволокла ее из тюрьмы, в которую ее заточили, когда нас привезли в Тампль.

Это был результат того, что называли сентябрьской резней. Тогда было дано разрешение убивать всех заключенных, которые могли считаться подозрительными.

Какая прекрасная возможность для толпы, когда такие люди, как Дантон, одобрили эти убийства! Сколько еще моих друзей пострадало в этой резне? Несомненно, это были самые мрачные дни в истории Франции.

В течение трех недель после того ужасного дня мы снова и снова слышали крики на улицах. Мы собирались все вместе, как прежде, и ждали. Какое ужасное несчастье должно было постичь нас теперь?

Однажды гвардейцы сказали нам, что сегодня народ не сердится. Люди радуются. Они танцуют на улицах. Совсем скоро мы услышим это.

У Франции больше не было короля. Монархии пришел конец.

Отношение к нам изменилось. Больше никто не называл короля «сир». Слова «ваше величество» считались неуважением к нации. Бог знает, какое наказание это могло навлечь.

Мы больше не были королем и королевой. Мы стали Людовиком и Антуанеттой Капет.

Луи заметил:

— Это не мое имя! Это имя некоторых моих предков, но не мое!

Но никто не обратил на это ни малейшего внимания. С тех пор и впредь мы были семейством Капет, ничем не отличающимся от всех прочих, за исключением, разумеется, того, что нас держали под пристальным наблюдением, а народ продолжал оскорблять нас и угрожать нашей жизни.

Эбер испытывал наслаждение, оскорбляя нас. Он с величайшим удовольствием называл Луи «Капетом» и поощрял гвардейцев делать то же самое. Они зевали прямо нам в лицо, сидели перед нами, развалившись, плевали на наши полы — словом, делали все, что могли, чтобы напомнить нам, что нас лишили нашего королевского звания.

Но даже такое положение не продолжалось долго. Король все еще оставался символом. Все еще были люди, которые помнили о нас и втайне демонстрировали нам свое почтение, которое они не могли отбросить в сторону только потому, что им сказали, что мы уже больше не король и королева.