Виктория Холт - Исповедь королевы

— Все хорошо, мама. Муффле здесь!

— Значит, все хорошо! — ответила я ему шепотом.

Он кивнул.

В Cour Royale [134] Королевском дворе (фр.). и в Cour de Marbre [135] Мраморном дворе (фр.). народ звал герцога Орлеанского. Я вздрогнула. Насколько глубоко герцог был замешан в этом?

Элизабет посадила дофина к себе не колени. Меня утешало то, что Элизабет была с нами.

— Мама, твой Chou d’Amour голоден! — сказал мой сын.

Я поцеловала его.

— Ты будешь кушать совсем скоро!

Он кивнул.

— И Муффле тоже! — напомнил он мне, и все мы улыбнулись.

Толпа вокруг дворца вызывала короля.

— Король — на балкон!

Я взглянула на Луи. Он вышел. Они, должно быть, восхищались им, ведь он не показывал никаких признаков страха. Они не должны были знать, что он ничего не чувствует.

В апартаменты пришел Лафайетт. Он был явно удивлен, что толпа ворвалась во дворец. Ведь они дали ему слово.

Меня ничуть не удивляло, что его прозвали генералом Морфеем. Он крепко спал в своей постели, в то время как убийцы вломились во дворец.

Приехал граф Прованский вместе с герцогом Орлеанским. Оба были чисто выбриты и напудрены. Прованс выглядел холодным, как обычно, а Орлеанский — хитрым. Потом мадам Кампан сказала мне, что многие клялись, что ранним утром видели его переодетым среди бунтовщиков и что именно он показал толпе дорогу к моим апартаментам.

Лафайетт вышел на балкон.

— Король! — заревела толпа.

Лафайетт, поклонившись, представил короля. Генерал поднял руку и сказал им, что король теперь согласен с Декларацией прав человека. Уже удалось достичь многого, и он полагает, что теперь они пожелают вернуться домой. Он, командир Национальной гвардии, просит их об этом.

Неужели он ожидал, что они повинуются ему? Не может быть, чтобы он был настолько глуп. Этот человек играл роль — роль героя этого часа.

Разумеется, толпа не двинулась с места. Они собирались получить то, ради чего пришли сюда.

Потом чей-то голос крикнул:

— Королева! Королева — на балкон!

Этот крик был подхвачен. Теперь он перешел в оглушительный рев.

— Нет! Ты не должна… — сказал король.

Аксель был рядом. Он сделал шаг по направлению ко мне, но я взглядом приказала ему держаться подальше. Он не должен обнаруживать нашу любовь перед всеми этими людьми. Это могло только создать дополнительные проблемы.

Я сделала шаг по направлению к балкону. Моя дочь начала плакать. Я сказала ей:

— Все хорошо, дорогая! Не бойся, моя маленькая Мусселина! Эти люди всего лишь хотят видеть меня.

Аксель вложил в мою руку руку моей дочери и, подняв моего сына, передал его мне на руки.

— Нет! — воскликнула я.

Но он подтолкнул меня к балкону. Он верил, что люди не причинят вреда детям.

Когда я появилась там, воцарилась тишина. Потом они закричали:

— Не надо детей! Отошлите детей обратно!

Тогда я почувствовала уверенность в том, что они собираются убить меня. Я повернулась и передала дофина мадам де Турзель. Дочь попыталась уцепиться за мой халат, но я оттолкнула ее назад.

Потом я вышла на балкон одна. В ушах у меня что-то жужжало, но, возможно, это был шепот, раздававшийся подо мной. Казалось, у меня ушло несколько минут на то, чтобы сделать этот один-единственный короткий шаг. Словно бы само время остановилось, и весь мир ждал, когда я пересеку порог между жизнью и смертью.

Я была одинока и беззащитна перед этими людьми, которые пришли в Версаль, чтобы убить меня. Я сложила руки поверх своего бело-золотого полосатого халата, в который я поспешно закуталась, когда меня подняли с кровати. Мои волосы рассыпались по плечам. Я услышала, как чей-то голос крикнул:

— Ну, вот и она, эта австрийка! Стреляйте в нее!

Я наклонила голову, словно приветствуя их. Вокруг по-прежнему стояла тишина.

Я не знаю, что произошло за эти секунды. Знаю только, что французы — действительно самый эмоциональный народ на свете. Они любят и ненавидят с большим неистовством, чем остальные. Все их чувства чрезвычайно сильны, возможно, потому, что они чрезвычайно скоротечны.

Мое явное бесстрашие, может быть, моя исключительная женственность, мое холодное безразличие к смерти на короткое время тронули их.

Кто-то крикнул: «Да здравствует королева!» И другие подхватили этот крик. Я взглянула вниз, на море лиц, на этих людей с дурной репутацией, с их ножами и дубинками, с их жестокими лицами. И я не боялась их.

Я поклонилась еще раз и вернулась обратно в комнату. Там меня встретили смущенным молчанием, которое продолжалось несколько секунд. Потом король обнял меня со слезами на глазах, а дети, вцепившись в мою юбку, плакали вместе с ним.