Виктория Холт - Исповедь королевы

Через несколько недель после заключения мадам де ля Мотт в тюрьму ей позволили сбежать оттуда, и все шепотом передавали друг другу, что этот побег устроила я.

Мадам де ла Мотт, едва достигнув Англии, сразу же взялась за перо. И даже когда оттуда устремился поток клеветнических измышлений, люди все еще повторяли эту нелепую историю. Самозваную графиню принимали во многих английских домах, и она рассказывала там сенсационные истории о жизни при французском дворе. В этих историях я всегда была главным персонажем.

Она однажды уже причинила мне зло, и теперь, казалось, что-то побуждало ее продолжать свое грязное дело.

Эти события стали переломным моментом в нашей жизни, и оба мы, и Луи и я, понимали это. Он был так великодушен ко мне! Он верил в мою добродетель, и я была благодарна ему за это. Он был нежен и добр, но не видел, что земля разверзлась под нами.

Теперь я понимаю, что, если бы он тогда проявил твердость, ему, возможно, удалось бы спасти нас. Если бы он показал себя перед лицом парламента решительным человеком, то мог бы еще сохранить прежнее уважение к монархии, которое быстро разрушалось.

Но в первую очередь ему следовало бы быть строгим по отношению ко мне. Он не должен был допускать, чтобы дело о бриллиантовом ожерелье стало достоянием общественности. Его нужно бы расследовать частным образом и уладить конфиденциально.

— Никто так, как я, не радуется тому, что невиновность кардинала установлена! — заявлял Луи.

Но, поскольку я была так несчастна и так расстроена, чувствуя, что потерпела в этом деле величайшее поражение, он послал кардиналу королевский указ о ссылке его в его аббатство Шез-Дьё.

Он выслал также Калиостро и его жену. В этом проявилась его слабость.

Если король был не согласен с парламентом, он должен был бы во всеуслышание заявить о своем несогласии. Вместо этого он согласился с решением парламента, а потом принял решение о ссылке.

Я не могла избавиться от ужасной депрессии, охватившей меня. Мерси писал моему брату:

«Отчаяние королевы превосходит то, которое могло бы разумно объясняться такой причиной».

Это была правда. Однако интуиция подсказывала мне, что случившееся со мной было самым величайшим несчастьем, с которым я когда-либо сталкивалась. Но я не осознавала этого полностью. Я просто чувствовала, что это так.

Я потеряла всю свою беспечность. Я поняла, что больше никогда не буду веселой и беззаботной.

Все было уже не так, как прежде. С одной стороны, я сама уже переступила через порог сознательности. Я уже больше не была легкомысленным ребенком. Я стала осознавать свою растущую непопулярность, и то, что когда-то представлялось мне величайшим наслаждением, теперь казалось пустой тратой времени.

Законодательница мод, легкомысленная искательница удовольствий, которая раньше от всего сердца предавалась таким играм, как «des campativos» и «guerre panpan», казалась мне теперь глупым ребенком. Я повзрослела. Кроме того, в то время, когда был вынесен судебный приговор, который так расстроил меня, я была на позднем сроке беременности и примерно месяц спустя родила еще одну дочь. Моя маленькая Софи Беатрис была слаба от рождения. Возможно, горе и гнев, которые я испытала после вынесения приговора, подорвали мое здоровье и здоровье ребенка. Все же малышка заставила меня совершенно забыть об этом деле. Нянча плачущего ребенка, я говорила себе, что меня не заботит, что случится со мной, лишь бы она выросла сильной и здоровой.