Хосе Рисаль - Флибустьеры

Итак, ежели существование монахов необходимо для нашего блага, ежели повсюду, куда ни сунься, встретишь холеную руку, жаждущую поцелуев, от коих злополучный отросток, красующийся на нашем лице, с каждым днем все больше сплющивается, — зачем же мы не хотим лелеять их и откармливать, зачем безрассудно требуем их изгнания? Подумайте, какая пустота незаполнимая образуется без них в нашем обществе! Сии неутомимые труженики улучшают нашу расу, умножают население; они объединяют нас, разрозненных завистью и недоверием, в единый пучок, стянутый столь туго, что и локтем не пошевелишь! Уберите монаха, господа, и здание Филиппин, лишившись опоры его мощных плеч и волосатых ног, пошатнется, жизнь станет унылой, ее не будут оглашать веселые возгласы монаха, шутника и балагура, исчезнут книжечки и проповеди, от коих лопаешься со смеху, не будет комического контраста великих притязаний и ничтожных мозгов, окончится забавное представление по мотивам новелл Боккаччо и сказок Лафонтена! А что будут делать наши женщины без четок и ладанок? Еще начнут копить деньги и станут алчными и злыми! Ни месс, ни новен, ни шествий! Негде сыграть в пангинги, скоротать досуг! Придется бедняжкам посвятить себя домашнему очагу, и они еще начнут требовать от нас, вместо книжек о чудесах, других сочинений, коих тут не достать. Уберите монаха, и — прощай, доблесть! Гражданские добродетели станут достоянием черни. Уберите монаха, не будет и индейца: ведь монах — это бог, а индеец — слово; монах — скульптор, индеец — статуя; всем, что у нас есть, всеми нашими мыслями и делами мы обязаны монаху, его терпению, его трудам, его трехвековым упорным стараниям изменить форму, данную нам Природой. А если исчезнут на Филиппинах монахи и индейцы, что будет делать тогда бедное правительство, оставшись с одними китайцами?

— Будет есть паштет из раков! — ответил Исагани, которому уже наскучила речь Пексона.

— Да и мы тоже! Хватит речей!

Но так как китаец все не приносил паштета, один из студентов встал и пошел в глубину залы, к балкону, с которого открывался вид на реку. Минуту спустя он вернулся, таинственно подмигивая.

— За нами следят, я сейчас видел любимчика отца Сибилы!

— Неужели? — вскочив с места, воскликнул Исагани.

— Сиди, сиди! Заметив меня, он тут же скрылся.

Студент подошел к окну взглянуть на площадь. Затем поманил рукой товарищей. Они увидели, как из панситерии вышел юноша, огляделся кругом и вместе с каким-то незнакомым человеком сел в экипаж, поджидавший у тротуара. Экипаж принадлежал Симоуну.

— Ах, черт! — воскликнул Макараиг. — Слуге вице-ректора оказывает услуги повелитель генерала!

Басилио поднялся чуть свет, чтобы пораньше прийти в больницу. Распорядок дня был ясен: навестить больных, затем сходить в университет, выяснить кое-что касательно получения диплома и, наконец, поговорить с Макараигом, не ссудит ли он ему на расходы, неизбежные в таких случаях. Почти все свои сбережения Басилио истратил на то, чтобы вызволить Хулию и приобрести для нее и дедушки хоть какое-нибудь жилье; просить же у капитана Тьяго он не решался, — как бы тот не подумал, что Басилио хочет получить задаток в счет наследства, о котором непрестанно твердил благодетель.

Погруженный в свои думы, Басилио не заметил, что навстречу ему то и дело попадаются студенты, возвращающиеся из города, словно занятия отменены, тем более не обратил он внимания на их озабоченные лица, на то, что они вполголоса переговариваются и таинственно переглядываются. И когда у подъезда университета святого Иоанна Божьего товарищи спросили его, не слышал ли он о заговоре, Басилио так и похолодел: он вспомнил о задуманном Симоуном мятеже, который сорвался, вероятно, из-за таинственной болезни ювелира. Внутри у него будто что-то оборвалось, но, изобразив на лице недоумение, он спросил безразличным голосом:

— Какой еще заговор?

— Только что раскрыли! — ответил кто-то. — Говорят, замешано много народу.

Басилио с трудом овладел собой.

— Много народу? — переспросил он, вглядываясь в лица товарищей. — Но кто именно?..

— Студенты, масса студентов!

Задавать еще вопросы Басилио побоялся, чтобы не выдать себя, и, сказав, что спешит навестить больных, пошел дальше. По дороге он встретил профессора-клинициста, своего друга. Тот, положив юноше руку на плечо, вполголоса спросил:

— Вы были на вчерашнем ужине?

Басилио от волнения почудилось, будто профессор сказал «позавчерашнем», а позавчера он как раз беседовал с Симоуном.