Вадим Каргалов - Даниил Московский

Приезд Даниила на память пришел, его угроза управы искать у хана. Зло подумал: надобно по теплу первому в Сарай отправиться да хвосты прижать и Ивану Переяславскому, да и брату Даниилу тоже.

Сказал вслух:

— На кого замахиваются?

Анастасия не спала, спросила:

— Ты о чем?

— Брата Даниила припомнил. Они с Иваном Переяславским замысливают на меня жалобу хану принести. Весной в Сарай поеду.

— До весны еще зиму пережить надобно.

И положила руку ему на грудь, придвинулась. Князь отстранился, не хотелось близости, знал — попусту, уже сколько раз. А потом упреки.

Анастасия догадалась, отвернулась, лишь спросила обиженно:

— Для чего в жены брал?

— Ты повремени, аль все прошло?

— Да уж не все, малая надежда осталась. — И фыркнула: — Ты, княже, ноне пса напоминаешь, коли и сам не гам, и другому не дам.

— Говори, да не заговаривайся, — озлился князь Андрей, — ино поучу.

Затихла княгиня. Замолчал и князь, а вскоре сон сморил его.

Занесло Москву снегом, окольцевали сугробы бревенчатый Кремль до самых стрельниц. Не успеет люд дороги расчистить, как снова метет.

От Переяславля до Москвы в добрую пору дорогу в день уложить, а в такую пору едва на третьи сутки добрался князь Иван до Москвы. Местами сугробы гридни разбрасывали, чтоб коней не приморить. Ночевали в деревнях, отогревались. Князю Ивану стелили на полатях, у печи. К утру избу выстудит, переяславский князь под шубой досыпал. Но сон тревожный, не давала покоя обида, какую претерпел от великого князя. Узнав от старосты, как Андрей Александрович пограбил его, переяславского князя, смердов, князь Иван хотел было броситься вдогон за тиуном и силой отбить дань, но потом передумал: у владимирского князя и дружина, и хан за него. Разорит великий князь Переяславль да еще в Сарае оговорит!

У самой Москвы переяславского князя встретил московский разъезд. Гридни на конях, в шубах овчинных, луки и колчаны у седел приторочены. Старший, борода, не поймешь, седая, то ли снегом припорошена, сказал простуженно:

— Князь Даниил четвертый день как из полюдья воротился, успел до непогоды.

Над Москвой поднимались дымы. Они столбами упирались в затянутое тучами небо. Снег белыми шапками укрывал избы и стрельницы, боярские терема и колокольни Успенского храма, княжьи хоромы и кремлевские постройки.

На Красном крыльце холоп метелкой из мягких ивовых лап обмел переяславскому князю валяные сапоги, распахнул дверь. В сенях помог скинуть шубу, принял шапку. А палаты уже ожили, и князь Даниил, радостный, с улыбкой встречал племянника:

— Я и в помыслах не держал, что ты в такую пору выберешься.

— Верно сказываешь, в снегопад и метель в хоромах бы отсиживаться, да обида к те пригнала.

Брови у московского князя удивленно взметнулись:

— Уж не от меня ли?

— Что ты, князь Даниил! Какую обиду ты можешь мне причинить? Нет у меня человека ближе, чем ты, а потому и поспешил к тебе. Великий князь князя Переяславского не чтит. Даже его тиун волен обзывать меня холопом великого князя и моих смердов грабить.

Насупил брови князь Даниил:

— О чем речь ведешь, князь Иван?

Но тут же сказал:

— Что же мы в сенях остановились, пойдем в хоромы, передохнешь, оттрапезуем, тогда и поделишься своим горем. Мы, чать, вдвоем удумаем, как поступить.

Дарью поселили в холопской избе, что прилепилась в углу княжеского двора. Кроме нее здесь жили другие холопки. С утра до ночи они ткали холсты. Большие рамы на подставках служили основой стану-кросну, а по ней взад-вперед сновал в искусных руках мастерицы челнок с нитью. Пробежит влево, вправо возвратится, а ткачихи нить тут же бердой деревянной пристукнут да еще прижмут, чтоб холст плотней был.

Воротится Дарья от княгини, ее немедля за станок усадят, дабы попусту время не теряла. Дарье ткать не ново.

Прежде чем ростовский князь увез ее из деревни, Дарья жила с мачехой и с детства привыкла к станку. Холстом дань князьям выплачивали, из холста рубахи и сарафаны шили, порты и иную одежду.

Оказавшись в Ростове, Дарья по деревне не скучала: не сладко ей жилось у мачехи, особенно после смерти отца. Не видела она добрых дней, а здесь, во Владимире, словно лучик проглянул, когда приметила гридня Любомира. И добр он, и пригож. Улыбнется ей, остановится, робко окликнет по имени, Дарье приятно. А когда Любомир с тиуном в полюдье отправился, Дарья с нетерпением ожидала его возвращения.

В зимние дни Дарья подхватывалась рано, на дворе еще темень. Высекала искру, раздув трут, зажигала лучину и принималась за печь. Это доставляло ей удовольствие. Березовые дрова разгорались мгновенно, огонь горел весело, поленья потрескивали, и вскоре тепло разливалось по избе. Холопки пробуждались и с зарею садились за станки.