Вадим Каргалов - Даниил Московский

— Как поступим, Михайло Ярославич?

— Мыслю, надобно дозоры в степь слать и, коли Андрея с ордынцами обнаружат, закрыть татарам дорогу на Москве-реке, рубить, не ведая пощады, как дядька наш, великий князь Андрей Ярославич на Клязьме бился, реку ордынцами запрудил. Покажем татарам, что гридни русские славу сохранили, а князья честь не растеряли. Сразимся, а там будь что будет.

Долго молчал Даниил Александрович, бороду теребил, виски тер, наконец промолвил:

— Речь твоя хорошая, князь Михайло Ярославич, и я с тобой на том стоять буду. Бог не выдаст, свинья не сожрет, брате Михайло.

В глухую полночь ожили московские палаты князя Даниила. Зажглись свечи, и по скрипучим половицам в опочивальню Даниила Александровича прошагал боярин Сто-дол. Разбуженный шумом, князь одевался поспешно. Отрок подал теплые сапоги на меху, и Даниил, натягивая их, спрашивал гридня:

— Отчего тревога, Герасим?

— Не ведаю, князь.

В опочивальню вступил Стодол, и Даниил повернулся к двери:

— Орда?

— Нет, княже, весть добрая.

— Сказывай, — облегченно вздохнул князь.

— Дозор из степи, великий князь из Орды едет без татар. Бог смиловался над нами.

— Радость-то, радость, боярин. Шли гонца в Тверь.

— Да уж велел поднять гридня Олексу, одвуконь поскачет.

— Значит, не дал Тохта воинов! То-то огорчился брат Андрей. Поди, мыслил, как карать нас станет.

Расчесался костяным гребнем Даниил, бороду пригладил, потом вдруг спросил:

— А не прежде ли времени возрадовались? Ну как вслед за Андреем ордынцы нахлынут?

И посмотрел вопросительно на Стодола. Тот ответил неуверенно:

— Допрежь такого не бывало. Вспомни, княже, брат твой, князь Андрей, самолично водил татар. Вон как нагрянул на Дмитрия Александровича с царевичем Дюденей, поди, не запамятовал?

Даниил нахмурился. Он не любил напоминании о прошлом, тем паче когда с Андреем заодно против Дмитрия стоял.

— Дай-то Бог, чтоб так оно было. Однако поберечься надобно. Ты, Стодол, дозоры со степи не снимай и дружину наготове держи.

Вошли Юрий с Иваном. Старший сказал:

— Кажись, пронесло грозу.

— Погоди ликовать, — осадил Даниил сына, — ордынцы коварны.

— Ужли коварней дядьки нашего?

— Господь воздаст ему, — ответил Даниил. — Всяк за свои действия ответ понесет.

— Его люд сурово судит и по справедливости. А слово народа живуче, оно из поколения в поколение передается, — заметил Стодол.

— В крови тонет великий князь, — поддакнул Даниил. Юрий хихикнул:

— Его грехи княгиня Анастасия отмаливает.

Иван на брата посмотрел осуждающе:

— Не тронь тетку, Юрий. От добра ль княгиня в монастырь удалилась?

— Иванова правда, — согласился князь, — у княгини Анастасии своя жизнь. — И уже Стодолу: — Проследи, чтоб Олекса не замешкался.

Дарья вытащила из печи тлевшую головешку, вздула огня и зажгла фитилек плошки. Потом принялась собирать Олексу.

Из плотно укутанного холстиной берестяного короба извлекла хлебец, отрезала кусок сала, несколько луковиц, все уложила в кожаную суму.

Со двора явился Олекса, заметил:

— Ты еды-то помене, чать, тверичи не дадут помереть от голода.

— Аль до Твери есть не намерен? Угораздило же меня за гридня замуж пойти, сколь раз зареклась. И чем ты мне приглянулся?

— А я гуслями тя взял.

— Только и того.

— Поди, помнишь, я в Твери у князя пел. Ворочусь, сниму гусли со стены, потешу тебя, Дарьюшка. Ну, мне пора.

Заглянул в зыбку:

— Марья на тебя, Дарьюшка, похожая. Красавица.

— Уж и скажешь! — сладко рассыпалась в смехе Дарья.

— Какая есть.

И, поцеловав жену, Олекса ушел.

Снежным бездорожьем гнал Олекса коней, пересаживаясь с одного на другого. А в Твери и передохнуть не дали, в обратный путь выпроводили.

Вез Олекса грамоту князю Даниилу Александровичу от Михаила Ярославича, и писал тот: если и явятся ордынцы, то ждать их надо потеплу, когда оживет степь и установятся дороги…

Всем известно, не любят ордынцы зимнюю степь. Покоится она под снегом, и от бескормицы падеж конский… Морозы и метели людей тоже не жалеют, особенно старых и хворых.

Уныло зимой в степи. Голодные волки к становищам близко подходят, воют тоскливо, скот режут и мало боятся человека. А весной, когда поднимется трава, татарин седлал отъевшегося на обильном пастбище коня, отправлялся за добычей…

Скачет Олекса, и мысли скачут. О чем только не передумал он, а чаще всего Дарью вспоминал. Прикроет глаза, и вот она с Марьей на руках.