Александр Доронин - Тени колоколов

Дядя Проша расспрашивал о Новгороде. Тикшай отвечал неохотно. Устал он, очень устал. Считай, двадцать пять верст прошел пешком. По неезженой дороге, прячась. В каждом городе, в каждом селе стрельцы стоят. Спросят, откуда идешь и почему оставил монастырь — того и гляди, кнут пустят по спине. У Никона кнут из сыромятной кожи, словами только в церкви угощает. Да и другая причина есть: страна к войне готовится, враги окружают ее со всех сторон. Молодых парней и мужиков ловят и в руки им пики суют. Нет желания воевать — работай на боярина. А бояре будто клещи, последние капли крови высосут.

Мачеха налила простокваши, нарезала зеленых огурцов и хлеба. Хлеб серый, немного отдает горечью. Всё равно Тикшаю он показался слаще сладкого. От него пахло землей и теплом печи. Этот хлеб не похож на тот, каким кормили в Соловках. Тамошние калачи были без соли, будто просвиры.

Он ел не спеша, а дядя сидел рядом и плел лапти.

Лыко крутилось-вертелось, кочедык будто пел. Наконец-то увидел, что парень наполнил живот, обратился:

— Тикшай, я слышал, что речка Волхов меняет свое течение? В этот месяц, смотришь, вперед течет, потом — наоборот. А уж вода, вода — словно кровь человеческая.

Тикшай засмеялся, будто хотел показать: эка, чем удивили. Помолчал немного, сказал:

— Это, дядя, вот почему. Высохнет Ладожское озеро, куда Волхов впадает, — река поворачивает в Ильмень-озеро. Ильмень поднимется — вода вперед будет течь. И так за лето несколько раз. А красная, как кровь, вода оттого, что речка по болотам протекает. Болота ржавые, ржавая и вода.

— Смотри-ка… — раскрыл рот дядя. — Каких только чудес не бывает…

Инжеват вернулся домой под вечер. Через ивовые ворота завел лошадь во двор, начал перетаскивать муку в амбар. Работал играючи, словно мешки были с пухом. Тикшай увидел отца, когда тот уже муку по бочкам рассыпал. Он поливал гряды в огороде и не услышал скрип телеги. Огород был на задах и тянулся узкой полосой вдоль Кутли. Здесь же буйно цвела гречиха. Ее щедро поливали прямо из реки. Несмотря на жару, гречиха у Инжевата была с толстыми стеблями и мощными соцветиями, обещавшими хороший урожай. Отец встретил Тикшая радостно, даже обнял, чего раньше никогда не делал. Вдвоем распрягли лошадь, пустили пастись около дома, сами сели под окнами беседовать. Отец, как дядя Прошка, не стал расспрашивать Тикшая о его жизни, он начал с дела: завтра, говорит, поедут рубить лес. Бревна нужны для двора, они уже выкуплены у барина Куракина, нельзя тянуть с привозом.

Уже заходя в дом, Инжеват взглянул как-то косо, будто измеряя плечи сына, остановился и хрипло сказал:

— Смотрю я, батюшки из тебя не выйдет. Из монастыря сам убежал или выкинули тебя?

— Своей волей ушел, отец, своей. Не нравится мне черное одеяние. Да и церковные обычаи надоели.

— Смотри, смотри, это твое дело. Сейчас что, молиться в Репеште будешь нашим богам?

— Не знаю, отец, не знаю. Жизнь покажет, с чего новые дни начать…

Ужинали при лучине. Мачеха поставила на стол сковороду с жареным мясом, отец разлил по кружкам брагу. Брага пахла душицей и липовым цветом. Тикшай только пригубил, пить не стал. Это понравилось Инжевату, и, повернувшись к брату, он улыбнулся:

— Так до Озксчи не опростаем кадку. Иные гости сами угощения просят, здесь наливаешь — отворачиваются…

Сильным был хозяин, толстым дубом казался в середине избы — но и сила браги оказалась немалой. Вставая из-за стола, Инжеват чуть с ног не свалился. Ум этот хмельной напиток не темнит, а вот до ног дошел, они ослабели.

Проска, стоявшая в течение всего ужина около печи, не подошла к мужу. Она боялась его: в этом доме Инжеват был хозяином, каждое его слово считалось законом.

Вышли на улицу (Тикшай придерживал отца под руку), сели у березы, растущей сзади двора. Прошка сказал:

— Завтра и я поеду с вами в лес, всё пригожусь держать топорище.

— Ты, брат, человек святой — правая рука сельского жреца. С бревнами как-нибудь мы сами справимся, калеке там нечего делать. Хорошо, дома кур гоняешь…

Когда Прошка, обидевшись, ушел от них, Тикшай не удержался:

— Ты, отец, почему так дядю обижаешь? Он с турками воевал, с той войны немногие живыми вернулись. Война, отец, огнем жжет, калёными пулями косит…

Инжеват то и дело склонял уставшую голову и силился что-то сказать, только слов не мог найти и, прижавшись к плечу Тикшая, уснул.

Стемнело — и тихо стало на улице. Но вот на синем подоле ночного неба зажглись бисеринки звезд — голубых, желтых, сиреневых, красных. А из-за края леса медленно выплыла полная ярко-желтая луна.