Александр Доронин - Тени колоколов

Савватия без креста похоронил: боялся, узнают об этом в монастыре, и самого в тайном подполе сгноят. Бросил последние комья на могилу, сел в телегу — лошадь потрусила к большаку.

У монастыря два стрельца пристали с вопросами: «Откуда едешь?», «Почему так рано?». Соврал, что возвращается с поля, ездил покрывать дыни.

…Лежа на спине в паруснике, Дионисий вытирал слезы рукавом худой рясы и не заметил даже, как перед ним очутились четыре стрельца и князь Хованский. Видать, охранять владыку приехали, из-за чего же им плыть сюда? От толстопузого князя пахло вином.

— Где оставил владыку? — сердито спросил он монаха.

— Вон на ту гору молиться поднялся, — Дионисий смело посмотрел на князя. После ночного погребения он никого не боялся.

Хованский пробурчал что-то и отошел к своему паруснику. За ним — стрельцы. Неожиданно начался мелкий, будто пропущенный сквозь сито, дождь. Дионисий видел, как один стрелец стал наливать что-то в чашки. Первым выпил князь. Выпил и начал во весь голос рассказывать, как по пути сюда Никон одни сухари грыз. Стрельцы дружно смеялись.

— Эка, сколько зла на земле! — застонал монах. И торопливо пошел навстречу митрополиту, который спускался с горы. Никон сел в свой парусник, а не Хованского.

— С тобой, не дай Бог, утону. Хоть беда и небольшая — Новгород другого владыку поставит. Боюсь, просьба царя ко дну пойдет! — Никон многозначительно посмотрел на князя.

Хованский промолчал. Он вынужден был терпеть выходки этого царского любимца, к которому его приставили сторожем.

Под лучами солнца и порывами легкого ветра море тихо играло волнами, отчего парусник мягко качался. Это успокаивало Никона, и он даже не заметил, как уснул. Разбудил его глухой удар рыбы о борт.

— Эка, сколько богатства в этих местах! — потягиваясь, будто сытый кот, с восхищением сказал Никон. — До кончины бы жил здесь.

— Тогда оставайся, владыка! — искренне предложил кормчий.

— Оставайся, говоришь? А что я здесь буду делать? Одену черную рясу и к тебе в келью жить пойду? — хитро улыбнулся он Дионисию.

Тот опустил голову, будто застеснялся, и неожиданно вспыхнул:

— Тогда почему же в святых книгах написано: Всевышний всех одинаково любит?

— У Всевышнего свои заботы, сын мой! Он далеко от нас. Кого как любит — об этом один только и знает…

Дионисий промолчал. Умолк, думая о своем, и Никон. Когда парусник мягко стукнулся о причал, он сказал:

— Пойдем, вместе потрапезничаем. Ты мне понравился — в чужой рот не смотришь. Характер у тебя похож на мой.

— С владыкой за одним столом никогда не сидел, лучше в келью пойду, — поклонился Дионисий.

Но Никон взял монаха за руку и строго сказал:

— Тогда велю проводить меня в трапезную! — и, опираясь на его руку, стал подниматься по крутому склону.

В полночь перед монастырскими широкими воротами, изнутри закрытыми толстым бревном, остановились четыре всадника. С губ тяжело дышащих лошадей хлопьями падала пена. Видно было, прискакали издалека.

Всадники спрыгнули с коней, и самый рослый стал изо всех сил стучать в ворота. Ни звука вокруг, будто жители все до одного умерли.

Наконец с внутренней стороны раздались скрипучие шаги и грубый голос:

— Что надо?

— Я тебе покажу, что надо! — зарычал в ответ стучавший. — Открывай, бездельник!

Заскрипело оконце, в проеме показалась лохматая голова. Всадник что-то сказал ему, тот вскрикнул и побежал будить владыку.

После дневного отдыха Никон зашел в библиотеку. Долго бродил среди полок, трогал руками старинные книги в деревянных и кожаных переплетах, расшитых бисером и скрепленных металлическими застежками. Три из них отложил в сторонку. Потом зашел к Илье и попросил его показать монастырскую ризницу. У того сердце сжалось.

Игумен будто в воду смотрел. Чего-чего, а уж золото Никон сильнее себя любил. Вот и сейчас сначала снял со стены икону Николы Угодника в золотом окладе. За такую десять сел купишь.

— Новая или от Филиппа осталась? — заиграли глаза митрополита.

— Рассказывают, царь Борис Годунов монастырю подарил, — скривил беззубый рот игумен.

— Борис никогда не был царем! Он под носы глупым боярам собачьи хвосты бросал! — Икону вешать не стал, положил на стол. Клацк! — Та тяжелой сковородой стукнулась о столешницу.

Захотелось Никону осмотреть стоявший в углу обитый железом сундук. Илья долго возился со ржавым замком, но так и не смог открыть.