Арсен Титов - Под сенью Дария Ахеменида

О том, что мы не плелись, не шарашились, не тащились едва, не ползли, а летели, сказал и адъютант командира полка северцев.

― Мы вас, право, уже и не ждали. Турок большими силами перешел Диалу. Он буквально в одном переходе от нас. Мы думали, что вы уже отрезаны. Счастье, что вы оторвались от него. Ну что ж, располагайтесь, отдыхайте. Завтра на рассвете снимемся. Турок уже дышит в затылок. Задачу получите завтра. Да, собственно, она вам известна. Отходим в район Кериндского хребта. Там и встретим гостя.

Местом отдыха драгун был этапный питательный пункт, уже сворачивающийся и частью уже ушедший на новое место. Два санитара из дружинников, так называемые крестики за их кресты на папахах вместо кокард, и две сестры милосердия укладывали в санитарную двуколку остаток лазаретного имущества. Увидеть женщин было уже совершенно отвычно. И я на какое-то время просто прилип взглядом к их стройным фигурам. Обе сестры были мне знакомы. Одна из них была племянницей известной на весь наш Персидский фронт деятельницы Красного Креста графини Бобринской, и была, невзирая на титул, очень деловой и самоотверженной работницей. Другой я не знал. Да, собственно, никого, почти никого из женщин здесь я не знал. Мне, мерину, не было до них дела.

― Боже, Борис Алексеевич! А говорят, что вы в плену! ― в голос воскликнули они.

― Да что вы, барышни! ― сконфузился я своего вида.

― Да вправду же так говорят! Говорят, что турок переправился через какую-то там реку на нашу сторону и отрезал вас и еще целую бригаду! ― с восторгом и напором снова воскликнули сестры.

― Да вот же я! ― показал я на себя.

― Валерия! Приготовьте господину капитану хоть немного воды! Да ведь покормить его надо! ― воскликнула графинечка.

― Не извольте беспокоиться! Я с батареей! ― сказал я.

Мимо пошли унтер Буденный с двумя драгунами. Впереди их со стеком в руке шел корнет. Унтер и драгуны откозыряли мне лихо, а корнет лениво прикоснулся к фуражке.

― Корнет, ко мне! ― приказал я.

― Командир взвода Восемнадцатого драгунского Северского короля датского Христиана девятого полка корнет Улагай! ― представился корнет.

― Доложите своему командиру о неуважительном отношении к старшему по званию офицеру! ― сказал я.

― Виноват. В темноте не разглядел вашего звания! ― солгал корнет.

― Доложите своему командиру, что капитан Норин уличил вас во лжи! ― сказал я.

Конечно, я не должен был этого говорить. Я перечеркивал корнету всю карьеру.

― Слушаюсь! ― дрогнул голосом корнет.

― Борис Алексеевич! Зачем же так жестоко! Ведь все это закончится очень плохо и для корнета, и для вас! ― ахнули сестры.

Они явно не видели ленивого и, значит, презрительного прикосновения корнета к своей фуражке. Я потому должен был показаться им монстром.

― Прошу прощения, милые барышни! ― сказал я и, как мне ни хотелось остаться при них, то есть как бы побыть в каком-то новом обществе, отличном от моего, сложившегося за два месяца боев, пошел искать свою батарею.

Обе сестры решительно меня остановили.

― Хоть вы и сатрап, но мы вас не отпустим без кофе! ― сказала графинечка и послала Валерию приготовить горячей воды. ― Много мы вам не сварим, дров нет. А на спиртовке приготовим вам хотя бы умыться и на кружку кофе. Да скажите же о вашей одиссее! ― воскликнула она. ― Ведь уже стали говорить, что вы без снарядов, что вас турки окружили!

― Благодарю вас, ваше сиятельство! И все же я пойду! ― столько же решительно, что и они, отказал я и снова извинился. ― К сожалению, я не могу вас пригласить в батарею. Мы в таком виде, что…

― Да полноте! И “сиятельства” прошу не употреблять. И виды мы всякие видывали! И я старше вас годами, потому извольте слушаться! ― весело возмутилась графинечка и сменила тон: ― А вы пойдите сами к командиру этого корнета и объяснитесь! И не упрямьтесь!

Упрямиться я не думал. Во мне стало расти некое волнение, стала меня охватывать некая лихорадка, совсем как при курдской атаке. Я не понимал ее причины. То есть я понимал, что взволновался от женщин, их вида, голоса, их внимания. Но почему я, будучи мерином, тянущим служебную лямку и более ничего не замечающим, вдруг взволновался, ― этого я понять не мог. Мне было очень неприятно от своего состояния. У меня и голос вдруг стал меняться, слова стали резки и обрывочны, а челюсть стало сводить, и в горле появилась спазма. Более всего мне захотелось лечь, закрыть глаза и пропасть ― то ли уснуть, то ли пропасть совсем.