Савва Дангулов - Дипломаты

— Единственное, что контрастировало с общей торжественно-величавой обстановкой, — повествовал между тем Илья, — лицо морского министра Бирилева. С некоторого времени он стал так угрюм, как только может быть угрюм человек, если с ним стряслась беда. Было даже немножко обидно, что среди присутствующих есть человек, которого огорчает всеобщее ликование. Мне стало жаль его — он был добрый служака. Как мог, я пытался рассеять его угрюмое состояние и узнать, что испортило ему настроение, — старший Репнин сделал паузу и иронически оглядел присутствующих. — Видно, в своей печали морской министр истосковался по участию, и потребовалось не так много усилий, чтобы он открылся. «Вы знаете, что произошло не ранее, как вчера вечером? — спросил Бирилев. — Император пригласил меня и в блаженно-ласковом тоне сказал: „Мой министр, вам надо подписать вот эту бумагу, но только, чур, не читая ее. Вы ведь верите мне, мой министр?“ Я сказал: „Разумеется, ваше величество“. — „Тогда подпишите“». — «И вы?..» — спросил я Бирилева, еще не догадываясь, что царь подписал, а он, Бирилев, санкционировал договор, разрушающий всю систему союзных обязательств России. «Я подписал», — ответил Бирилев. Вот и все, что я собирался вам рассказать, — заметил, улыбаясь, Илья Алексеевич, изящным жестом достал из пиджачного кармашка белоснежный платок и коснулся влажного лба — рассказ стоил немалых сил. — Вот так надо заключать договоры! — сказал он, почти торжествуя.

Он рассказал эту историю с той грацией и легкостью, с какими нередко, наверно, передавал за столом светские новости. И голос, прерываемый хрипами, и рука, только что такая неуклюже тяжелая, и лицо, желто-белое и оплывшее, — в какой-то момент все это не слышалось и не виделось, жил лишь голос, изящно гибкий, исполненный ума и лукавства.

— Да, это пример для потомков, — заметил он и сощурил глаза, иронию точно ветром сдуло, а от добродушия не осталось и следа.

— Однако ты сейчас почти неотличим от морского министра. — Николай посмотрел на брата, он лучше остальных чувствовал приближение грозы и знал, что сдержать ее можно только контрударом.

— Ну нет, Николай Алексеевич, — возразил Чичерин, точно желая предупредить взрыв, — я против исторических параллелей.

Старший Репнин вынес на скатерть желтые кулаки, грозно приподнял и бесшумно положил на стол.

— К черту Вильгельма с Николаем и Бирилева в придачу! — произнес он мрачным шепотом. — Что будет с Россией, господа? — С невеселой решимостью он оглядел всех, кто сидел за столом. — Ленин полагает, надо идти с немцами на мировую? Позорнее этого мира Россия не знала.

Он стоял, охваченный беспокойством. Ему казалось, что сию минуту должен обвалиться потолок над ним, однако он продолжал стоять.

— Что вы молчите, господа? — спросил он, и молчание было ему ответом.

— А ты не думаешь, — осторожно поднял хмурые глаза Николай, он был заинтересованно внимателен, — что начинается баталия, самая крупная за все эти годы: и Брест-Литовск, и договор с немцами — это вопрос… стратегии?

— Да, но у каждой стратегии есть цель, — произнес Илья и обратил неприязненно-скептический взгляд на брата. — Какая цель здесь?.. Елена, дай карту, что лежит на столе в библиотеке! — крикнул он племяннице. Карту он положил на стол так, чтобы была видна всем. — Что значит отдать немцам эти земли? Это значит лишить Россию всех самых технически развитых областей, а Германию вооружить всем, чего у нее нет: нефтью, углем, металлом… Отдать немцам эти земли — значит заколотить двери и окна русского государства на Запад, то есть все то, что со времени Петра… Я не Кутузов, но я хочу понимать идею, которая эту стратегию движет.

В тишине, наступившей тотчас, голос младшего Репнина прозвучал необычно.

— Ты сказал: Кутузов… А ведь что такое Кутузов для всех, кто помнит историю? Даже для нас, людей невоенных? Я так мыслю: Кутузов есть прежде всего… разумная жертва.

— Я этого не понимаю, — бросил Илья. — Может, другие поймут!

Николай придвинулся к столу и взял карту.

— А я объясню, — произнес он и задумался. — Да, разумная жертва, когда армия, а возможно, и страна жертвуют одним, может быть, очень большим, чтобы спасти еще бóльшее, если хочешь, главное. К чему говорить о дверях и окнах, когда речь о самом доме: стоять ему на этой земле или рухнуть. У Кутузова была дилемма: положить армию или отдать Москву. Он отдал Москву и сберег армию. Выждал момент и погнал Наполеона.