Савва Дангулов - Дипломаты

Видно, сон, который шел за Георгием Васильевичем след в след все эти сутки, настиг его сейчас. Он спал. Старая каракулевая шапка была больше обычного надвинута на уши, шарф выбился из-под пальто, обнажив горло. Петр поймал себя на мысли, что ему очень хочется дотянуться до шарфа и закрыть им горло Чичерина. Но Петр сдержал себя: до Дворцовой было еще далеко. Георгий Васильевич мог еще поспать.

Как условились. Репнин собрался к Чичерину в Смольный, где у Георгия Васильевича также была рабочая комната. Но в последнюю минуту позвонили и сказали, что Чичерин ждет Репнина на Дворцовой. Наверно, другой счел бы это за плохую примету (ехать надо на Дворцовую!), но Николай Алексеевич был спокоен. Однако, когда, входя в министерский подъезд, он увидел старого швейцара, того самого, что… ой, сколько лет сряду открывал перед ним эту дверь, он не испытал прилива душевных сил. И все время, пока поднимался по парадной лестнице, было тяжело в ногах и хотелось опереться о перила.

В коридоре Николай Алексеевич едва не столкнулся с англичанами — военным и штатским. Военного Репнин видел тот раз в английском доме у Троицкого (коричневые краги и волосы, разделенные на темени безупречным пробором, очень приметны), штатского… да не Локкарт ли это? В самом деле, не Брюс ли Локкарт? Как установил Репнин только что, он был много моложе военного, несмотря на позднюю зимнюю пору, одет в светло-серый костюм.

— Кто этот странный господин в сером костюме? — спросил Репнин Чичерина.

— Успел встретить? Локкарт. Брюс Локкарт. Ты полагал, что он должен быть обстоятельнее? — спросил Чичерин. — В прошлом почти генеральный консул, ныне в известной мере посол.

— Да, пожалуй, — подхватил Репнин.

Чичерин сдавил ладонями виски — жест раздумья, жест усталости.

— Я допускаю, что в Москве он был обстоятельнее, хотя положение генерального консула много скромнее того, которое он занимает сейчас, но нынче он не имеет права быть таким.

— Принять облик посла — значит сковать себя, а от него нынче требуется подвижность, — заметил Репнин весело.

— Да, у него сегодня иное амплуа, ему надо бывать в домах, при этом у людей разных, где послы обычно не бывают, ходить по городу, на что послы отваживаются нечасто, ездить по стране неофициально, что и нынешней обстановке для посла исключено, хочешь не хочешь, а наденешь светло-серый костюм в феврале.

— Но его позиция так же отлична от позиции посла, как костюм? — спросил Репнин.

— Да, пожалуй, отлична, — согласился Чичерин. — Нынешний визит преследовал и специальную цель: он просится на прием к Ленину, срочно.

Зазвонил телефон. Чичерин снял трубку.

— Да, да… — сказал он со строгой внимательностью. С кем он говорил сейчас? Нет, темп речи был тот же и непосредственность интонации осталась прежней, чисто чичеринской, но было в речи и нечто новое — желание поточнее выразить мысль, не говорил — диктовал. — Нет, он не согласен с Бьюкененом, — сказал Чичерин. — Тот считал, как вы знаете, что англичанам не стоит жертвовать в России престижем и заставлять Россию воевать, тем более что эта акция безнадежна. Этот, наоборот, видит цель своей миссии в том, чтобы вовлечь…

Сейчас говорил собеседник Георгия Васильевича, видно, говорил горячо, Чичерин сжимал губы.

— Да, просится на прием к Владимиру Ильичу, — вставил Чичерин. — Он спешит, нам спешить нечего.

Чичерин положил трубку. Он сидел некоторое время молча, только мрачно шевелились брови-пики да упрямо оттопыривались губы.

— Брест не входит в расчеты англичан, — наконец проговорил Чичерин, все еще не назвав имени собеседника.

— Может, поэтому в сером костюме Локкарта, как я заметил, есть нитка цвета хаки, — вставил Репнин, смеясь.

— Очевидно, на тот случай, если придется выезжать на фронт, — добавил Чичерин без улыбки. — Дзержинского интересует позиция Локкарта.

— Дзержинского?

— Да, в той мере, в какой миссия Локкарта перестает быть дипломатической.

У Чичерина болела голова. Он не мог понять, чем вызвана эта боль: опять простудил горло — ночью его вызвали в Смольный, автомобиля не было, и он пришел с Дворцовой пешком — шел берегом Невы, против ветра. Просматривая сегодняшние газеты, Владимир Ильич обратил внимание на заметку: «Дипломаты протестуют против опубликования тайных договоров». Среди тех, кто подписал заявление, имени Репнина не было, но в конце заметки был приведен перечень имен тех, кто присоединился к заявлению устно, — там значилась фамилия Репнина. «Прелюбопытно узнать, — спросил Владимир Ильич секретаря, — это тот Репнин, что был у меня?» Он стал вспоминать разговор Репнина о тайных договорах и вспомнил фразу Николая Алексеевича: «В дипломатии нет серьезного дела без тайны. Там тайна — душа каждого дела».