Савва Дангулов - Дипломаты

Не зря эта часть Питера зовется деревней — Чичерин потратил десять минут, прежде чем разыскал дом Репниных. Из всех окон дома было освещено только одно. «Горит настольная лампа, — подумал Чичерин. — Николай заканчивает очередной труд о таможенных законах…»

Георгий Васильевич услышал, как твердая рука повернула ключ, и в дверях возник человек: он шагнул Чичерину навстречу и разверз руки:

— Одно слово, сюрприз, да еще какой!

— Николай! — успел только вымолвить Георгий Васильевич. — Николай… Николай Алексеевич! — произнес Чичерин, тщетно пытаясь высвободиться из объятий. — После таких объятий, Николай, я подумаю, представлять тебе Петра Дорофеевича или нет, — проговорил Чичерин. — Да уж знакомься: Белодед. Петр Дорофеевич, наш добрый товарищ и коллега. Нынешний адрес: Петроград. Литейный проспект, прежний — Глазго…

Рука Репнина показалась Петру приятно твердой.

— Я бывал в Глазго. Прошу вас, — произнес Репнин, приглашая гостей. — Елена! — крикнул он негромко, очевидно, желая, чтобы, до того как гости войдут в первую комнату, дочь вышла навстречу — он хотел выказать гостям полную меру радушия.

Явилась Елена и, смутившись, едва не отступила в комнату, из которой вышла. На плечах был клетчатый плед, видно, она долго читала, умостившись калачиком в кресле, укрывшись пледом.

— Георгия Васильевича ты знаешь давно, — сказал Репнин, обращаясь к Елене. — Я рассказывал тебе о нем, когда говорил о наших поездках в Тамбов.

Представляя Петра. Репнин был немногим щедрее. Он отрекомендовал его другом и сослуживцем Чичерина, старожилом Глазго.

— Ты можешь говорить с Петром Дорофеевичем по-английски, — заметил Репнин.

Когда Елена протянула руку Чичерину, протянула с недевичьей строгостью и простотой. Петру показалось, что Георгий Васильевич беспокойно и смущенно пожал ей руку и поднял глаза на Репнина — Чичерин точно искал защиты. Потом ускорил шаг и увлек Николая Алексеевича за собой.

— Только, ради бога, не говорите со мной по-английски, — взмолилась Елена, обращаясь к Петру, и сбросила плед на стул, стоящий подле. — Согласитесь, это нелепо.

— А почему бы не поговорить по-английски? — Белодед и виду не подал, что шутит.

— Умоляю вас, — проговорила она, и он заметил, что ей нравится просить его.

— А я иного языка не знаю. — Ему хотелось продлить этот разговор.

— Очень прошу, — промолвила она: Елена будто связывала с его ответом нечто большее, чем то, о чем шла речь.

Петру показалось: лицо ее было очень хорошо, — одновременно и наивно-детское, и доброе, хотелось даже назвать его красивым, хотя это было и не так.

— А мы попросим Елену, и она кликнет Илью Алексеевича, — сказал Репнин. — Елена, помоги нам, — обратился он к дочери.

Елена взяла со стула плед.

— Я готова, только… — Она встретилась взглядом с Петром. — Без спичек мне туда не пройти.

Петр вызвался помочь. Белодед заметил: Репнин не противился, напротив, он был рад этому.

— Только оденьтесь, ради бога, — сказала Елена Петру. Ей, как отметил Белодед, небезразлично было сказать это.

Они вышли.

Снег кончился, было мглисто, темно.

— Погасите зажигалку… — сказала она и вытянула руку, точно ощупывая снег.

— Какой же толк в том, что я пошел с вами, если зажигалка не дает света?

— Зажигалка не для света — для храбрости, — сказала она серьезно. — Если вы есть, зачем зажигалка?

Он загасил зажигалку — перед ним раздвоился ствол дуба.

— Как его повело! — сказал Петр, не отрывая глаз от дерева. — Точно железо на адском огне.

— Нет, не железо — дерево, — отозвалась Елена из тьмы, голос ее был тревожен. — Просто рядом стояла сосенка — вот они и схватились. Дуб устоял, да только вон как его покорежило, хотя, говорят, и не очень стар — лет шестьдесят. — Она вздохнула. — К шестидесяти и человек вот так…

— Человека! — усмехнулся Петр. — Не хочешь, а покорежит в шестьдесят, сама природа покорежит! — добавил он и пошел от дерева.

— Я так думаю: каждому человеку дается по солнцу, поспевай счищать с себя скверну, чтобы, не дай бог, не облепило.

— Это какое же такое солнце? — спросил Петр и, оглянувшись, вновь посмотрел на дерево, оно было ему живым укором.

— Какое такое солнце? — переспросила Елена. — Начало жизни — вот какое солнце! Начало — может, детство, а может, юность — это и есть солнце, у каждого оно! Будь таким же чистым, как в начале жизни, и совестливым, и храбрым, и верным. Наверно, я уже старая! — сказала она, радуясь. — Старая! — У нее заметно улучшилось настроение, после того как она установила это. — Береги солнце!