Савва Дангулов - Дипломаты

— Коли память меня не подводит, — произнес Толокольников. подняв тусклые, затененные седыми лохмами глаза, — я был у Алексея Петровича… в том веке! — Он слабо шевельнул пальцами, точно говоря о чем-то неопределенном. «Тот век» для него был уже понятием призрачным. — Да здесь ли я был у него? — спросил он, устремив на Репнина не столько глаза, сколько брови.

— Нет, Андрей Федорович, не здесь, то было на Фонтанке, за Летним садом, — сказал Репнин.

— Верно, сейчас и я вспоминаю: на Фонтанке. за Летним садом. Там еще была гостиная с золотой каймой по карнизу, не так ли? Однако помню! — Он просиял. — Алексей Петрович только что приехал из Неметчины, приехал… честь честью, с орденом! Красавец орден, на шею, с бантом и девизом, — рассказывал он охотно. — А потом поехал к Горчакову на доклад! Ах, это была картина! Александр Михайлович посадил меня в свое кресло и вонзил в меня глаза: «Вот кто истинный канцлер — его рукой весь Горчаков написан!» Да, меня усадил за свой стол, а Алексея Петровича рядом и зашагал по кабинету: «Ваше величество, как слуга и раб ваш преданный, не могу не обратить Вашего внимания на пример бескорыстного служения любезному нашему отечеству русского консула Репнина Алексея Петровича…» И пошел, и пошел! Расписал доблести Алексея Петровича, как писатель-колорист. как ученый и государственный человек; все там было — и мысль, и краски. Поставил государя в безвыходное положение: вешай на грудь Репнину еще один орден, и конец делу, теперь уже русский! Как на духу скажу: ежели бы турок окаянный не заварил бы тем часом кашу на Балканах, не миновать Репнину еще одной награды.

Толокольников крякнул еще раз и тихо обвел присутствующих неожиданно строгим взглядом. Репнин решил, что рассказом об ордене необходимая рекогносцировка закончена, теперь следовало переходить к сути дела.

— Однако в баснях ли дело, когда насущного хлебушка нет, а? — произнес Толокольников и шевельнул лохмами. — Вот цель нашего визита, впрочем, быть может, об этом скажет Кирилл Иванович? — Взглянул он на Даубе. и тот покорно в знак согласия склонил голову. — Но прежде чем Кирилл Иванович скажет свое слово, хочу заметить: не понапрасну я. древний старец, приволок сюда старые кости. В общем. пойми. Николай Алексеевич, не с праздным делом мы к тебе явились.

Лицо Даубе стало напряженно-строгим. Ланской улыбнулся и поджал губы. Глаза Толокольникова медленно отодвинулись в дремучее ненастье бровей и исчезли.

— Я, право, не знаю, как начать, — проговорил Даубе, а Репнин подумал: «И чего кривит душой человек — ведь знает, как начать и как кончить». — Николай Алексеевич, — произнес Даубе очень прочувствованно, — я не имел чести знать вас близко, хотя мы и проработали под одной крышей годы, — вымолвил Даубе единым духом и умолк, как бы подчеркивая значительность того, что сказал и намерен сказать. — Сознаюсь, испытываю немалую неловкость, что именно мне предстоит изложить вам сущность нашей общей просьбы. Как я полагаю, это имеет право сделать человек, который более коротко знаком с вами, — заметил он, а Репнин подумал: «И на том спасибо, что не обошел эту простую истину». — Вы, разумеется, знаете, что Советы предали гласности секретный архив министерства?

Репнин взглянул на Даубе — его глаза были сейчас так же колюче жестки, как и усы. Действительно, надо знать человека ближе, чем знает Репнина Даубе, чтобы отважиться говорить на столь деликатную тему.

— Да, мне это известно, — сказал Репнин.

— Очевидно, знаете и о том, что факт опубликования вызвал волну возмущения у держав Согласия.

— Да, я могу об этом догадываться, — ответил Репнин.

— Буду откровенен и скажу, — продолжал Даубе, — негодование это обращено не только против власти новой, но и старой и… прежде всего против министров Сазонова и Терещенко, допустивших захват документов.

— Против Сазонова? — переспросил Репнин; он ничем не рисковал и мог называть вещи своими именами.

— Да, против Терещенко и… пожалуй, Сазонова, — подтвердил печально Даубе и умолк: Репнин смутил его.

— Каков же вопрос к задаче? — спросил Репнин не очень корректно, но корректности недоставало и Даубе.

— Собственно, вопроса к задаче нет, как нет и самой задачи, — возразил Даубе. — Я могу лишь высказать личное мнение.

— Да, пожалуйста, — сказал Репнин, а сам подумал: «Все предварительные слова уже произнесены».

— Если речь идет о судьбе наших отношений с державами Согласия, есть одно средство спасти эти отношения. — Даубе выждал, надеясь, что Репнин проявит нетерпение и попросит уточнить, но Репнин молчал. — Короче, речь идет о публичной акции большой группы русских дипломатов — и тех. кто в России, и тех, кого сейчас здесь нет. Да, если хотите, акции, — подхватил Даубе так, будто этот термин принадлежал не ему, а Репнину, — акции… — повторил он и умолк, ему явно хотелось разжечь интерес Репнина к этому.