Савва Дангулов - Дипломаты

Звякнуло колечко на металлическом стержне — она отодвинула штору.

— Где ваши бумаги?.. Я хочу подписать их сейчас. Все бумаги, сколько бы у вас их ни было.

Три извозчика медленно проехали мимо дома Репниных.

Настенька видела, как Елена прошла в сад. На Елене была бордовая куртка из мягкой замши. Сад был полон солнца, и куртка казалась красной. Настенька поймала себя на мысли, что следит, как пламенеющее пятнышко удаляется в глубь сада. И еще подумала Настенька: она видит в Елене Николая. Бывает так, даже Елена отступает прочь и остается Репнин. И не только Елена отступает, но вместе с нею та женщина, что родила Елену. Кстати, кем была та женщина Репнину? Женой? О господи! Настенька вошла в дом. В столовой по-летнему занавешены окна, в комнате Елены, наоборот, солнце добралось до пледа, которым застлана кровать. Женщина, очень юная, с пучком темно-русых, Настеньке даже кажется, пепельных волос, смотрит с портрета. В глазах женщины спокойная радость. Такие глаза бывают у молодой матери. Наверно, она уже родила. Настенька смотрит в сад. Оттуда доносится запах сухих яблоневых листьев, он очень терпок, этот запах. И горек. А во взгляде женщины, что смотрит со стены, все та же радость, мудрая. Она была счастлива в тот далекий и для нее непреходящий миг, эта женщина. Она родила, родила… Наверно, нет большего счастья, чем это — счастье общей крови. Настенька смотрит на женщину — та будто отняла у Анастасии Сергеевны нечто очень большое, чем она только что владела. И чего ради она вызвала эту женщину из небытия? Настенька бросилась к двери. Там стояла Елена. Ну конечно, она была свидетельницей встречи Настеньки с матерью. Сейчас Настенька видит, как она похожа на мать.

— Анастасия Сергеевна, вам худо?

В самом деле, худо ли ей, если одна мысль о Репнине, искорка мысли способна сжечь всю ее старую жизнь. «Цепи — это жалость?» — донеслось издалека, из далекого далека. Даже чуть-чуть жутковато: все во власти времени. Да был ли сегодня в ее доме Рудкевич и о чем он говорил, к кому взывал, что дарил и что пытался отнять? Вот вопрос: был ли сегодня Рудкевич?

Репнин вернулся домой к одиннадцати и, по обыкновению, прежде чем уйти к себе, зашел к брату.

Илья работал. В эти полуночные часы он был особенно деятелен. Все, что обеспокоило его мысль днем, что воинственно насторожило и сосредоточило, он поверял бумаге. События развивались с утроенной силой: ему казалось, что каждый новый день приносит нечто такое, что утверждает его правоту. Он искал встречи с братом — все, что хотелось сказать, он мог выговорить только Николаю. Нередко фраза, только что записанная в дневник, адресовалась брату и фраза, сказанная брату, Перекочевывала в дневник. Илья уже готовился произнести одну из таких фраз, которые были призваны сразить Репнина младшего, вроде того, что «Франция не была союзником Германии, теперь будет», когда Николай Алексеевич сообщил:

— Брат, я еду в Берлин.

Илья онемел.

— Погоди, погоди… куда?

— У меня командировка в Берлин… на месяц.

Илья усмехнулся, нелегко было рассмешить Илью в эти дни — брат это сделал: у него командировка в Берлин, да еще на месяц!

— А ты представляешь, наивный человек, что будет через месяц в Берлине?

— Представляю.

— Тогда, быть может, просветишь: что будет? — спросил Илья.

Репнин насупился.

— Прости, брат, но я бы не хотел вести разговор в таком тоне.

— Нет, погоди, давай договорим до конца! Ты представляешь, что будет через месяц в Берлине? — переспросил Илья, он был заинтересован в продолжении разговора.

Николай был мрачен.

— Сделай любезность, скажи, что будет.

Илья решительно отодвинул свою рукопись, столь непочтительно он поступал с нею нечасто.

— Через три недели союзные армии войдут в Берлин, в Германии будет образовано новое правительство, и ты окажешься в тылу могущественного войска, наступающего на Совдепию. История не знает такого сплава: трезвый ум Альбиона, влияние Франции на умы и сердца, технический гений германцев и ко всему этому сказочные ресурсы Америки… Какая сила может противостоять этой?

— Считать умеешь не только ты, — слабо возразил Репнин.

— Ленин умеет считать, да? — вознегодовал Илья.

— По-моему… умеет.

— По тебе Ленин — Кутузов, а по мне — Пугачев. Потерял Пугачев копеечку, и надо считать заново. Только одну копеечку потерял, и расчеты не сошлись.

— Ты полагаешь, ошибка в расчетах?

Илья стоял сейчас над братом.