Вера Крыжановская - Светочи Чехии

— Славно задумано и славно сказано, друг, — похвалил пан Николай. — Я убежден, что в нужную минуту Бог вдохновит тебя, как надоумил и тогда, когда Вацлав приказал обезоружить обывателей Праги!

Жижка громко захохотал.

— Да, шутка вышла отличная! Горожане растерялись и не знали в ту пору, что им делать, а мой совет — вооружиться и идти за мной к королю, пришелся им по душе. Никогда не забуду я рожу старого, когда я прибыл со своим войском и объявил ему, что верные пражане — в его распоряжении, готовые пожертвовать для него жизнью и достоянием, пусть только он соблаговолит приказать и указать, на кого надо идти.

— Ха, ха, ха! Случись это со мной, — я указал бы картезианцев, на Смихове! Вот где ютится змеиное немецкое гнездо, — с ненавистью проворчал сквозь зубы Ян из Желива.

— Старый Вацлав ограничился тем, что поблагодарил нас, похвалил за усердие и велел, как можно скорее, возвращаться в город. Но доказательство того, какого он натерпелся с нами страху, — это его поспешный отъезд в Кунратиц. Однако, нам пора кончить нашу беседу; вот женщины идут со сбором, — закончил Жижка.

— Пан Ян, я собираюсь устроить 30 июля крестный ход и мне надо бы повидать тебя и переговорить с глазу на глаз, — торопливо шепнул ему Ян из Желива.

Тот успел только кивнуть ему головой в знак согласие, так как в эту минуту к ним подошла кучка женщин, во главе с Анной и Маргой, неся в руках подносы, на которые присутствующие складывали свои подаяния.

Ночь с 28 на 29 июля спустилась над Прагой. В городе стояла тишина, все, казалось, спало. Улицы были пусты, и ни одного огонька не светилось в окнах.

Уснувший город не производил, однако, впечатление покоя и отдыха: отряды городской стражи чаще обыкновенного делали обходы, но едва они проходили, как из темных закоулков появлялись тени, и скользя вдоль стен, скрывались затем в домах, где их, по-видимому, ожидали, так как, по условному знаку, дверь открывалась и тотчас же захлопывалась за ними.

Это движение проявлялось и по соседству дома Вальдштейнов. Громадное здание тоже, казалось, погружено было в сон, но по темному и узкому переулку, прилегавшему с одной стороны к зданию, украдкой пробирались закутанные в темные плащи люди и, постучав три раза в маленькую, скрытую в стене дверь, исчезали внутри дома.

Это была та самая дверь, в которую входила Туллие, чтобы предупредить о покушении кардинала. Теперь тот же Брода впускал и сопровождал входивших. Но, вместо того, чтобы идти по лестнице наверх, в покои хозяев дома, ночные гости проходили по длинному коридору и в конце его, по каменной лестнице, спускались в погреб.

В большой, сводчатой, низкой зале, где вдоль стен уставлены были бочки и чаны, собралось несколько человек. На длинном дубовом столе, служившем ключнику для разлива вина по бутылям и кувшинам, стояло несколько шандалов с восковыми свечами, а на деревянных скамейках кругом разместились гости. Введя последнего из них, Брода присел и сам на конце стола, предварительно заперев на засов массивную дверь наверху.

За столом, посредине, сидел граф Гинек, а по бокам его Николай Гус, Ян Жижка, Милота Находский, еще три пана, затем священник Ян из Желива и какой-то горожанин, с умным, смуглым лицом.

Вок стоял напротив отца и горячо говорил.

Молодой граф за это время сильно похудел; большие черные глаза его потеряли свое веселое, насмешливое выражение, а рот — презрительную усмешку; вид у него был по прежнему смелый, но угрюмый и даже суровый.

— Привезенные мною вести не сулят ничего хорошего и, как мне кажется, настоятельно требуют немедленного решения. Король настолько восстановлен против нас, что мы можем ожидать лишь самых крутых мер, — насмешливая нотка зазвучала в его голосе. — Вы знаете, что мы окружены шпионами, которые втираются в наши собрания, выслеживают наши действия и подробно, хотя и не всегда правдиво, доносят королю обо всем, что делается. Последнее время Вацлав был так возбужден, пуглив и подозрителен, что оставаться при нем было сущим наказанием! Я только случайно узнал, что гнев его вызван доносом о том, что мы будто бы замышляем лишить его трона и заместить паном Николаем или тобой, Жижка, тоже якобы готовым украсить себя короной Чехии.

Лукавая усмешка появилась на умном, выразительном лице Николая Гуса.

— Нечистая совесть, да страх, — вот что создает подобные пугала, — сказал он.

— Ты совершенно прав, у страха глаза велики, — громко смеясь, подтвердил Жижка. — Но я, во всяком случае, добровольно отказываюсь от королевского венца в пользу пана Николая, который, без сомнения, будет носить его достойнее Вацлава, ибо он — верный сын нашей земли и природный чех!