— Гди у вас ест кухна?
Мать указала, а затем схватила Анатолия за руку, и прошептала ему:
— Что-то с нами теперь будет.
Анатолий ответил тоже очень тихо:
— Главное не волнуйся, мама. Они, право, не стоят того…
Один немецкий офицер проследовал в дом, а второй — остановился возле веранды и, метнув на Поповых презрительный взгляд, что-то быстро сказал одному из прибывших с ними солдат.
Этот солдат навёл на Анатолия дуло своего автомата, и громко закричал. Мать порывистым движением закрыла грудь своего сына, но Анатолий вымолвил:
— Мама, говорю же тебе — не волнуйся. Конечно же, они не осмелятся в нас стрелять. Этот немец говорит нам идти куда-то…
В это время на веранду быстро вышла Толина младшая сестра Лида — совсем ещё девочка. За ней шёл фашистский офицер. Он громко стучал своими военными сапогами и выговаривал каким-то захлёбывающимся тоном:
— Ти есть хороша барышня. У меня ест шакаладо…
И он начал расстегивать кожаную сумку, в которой действительно нашлась шоколадка. Лида посмотрела на свою маму и на Анатолия, и проговорила своим тоненьким голосочком ребёнка:
— Пожалуйста, родные мои, давайте перейдём, куда они просят. Хотя бы в сарай.
И семейство Поповых переселилось в сарай.
Анатолий стоял в сарайчике, перед приоткрытой дверью, и смотрел на открывающуюся часть двора, и на дом в котором прошло его детство. Посредине двора немцами установлен был стол, на котором стоял большой приёмник, и орал громко, отравляя Краснодонский воздух чуждыми ему бравурными маршами, или же речениями фюрера.
Возле стола развалился в вынесенном из дома кресле один из немецких офицеров. Он потягивал из большой кружки пиво, дёргал длинными своими ногами и время от времени рыгал так громко, что даже перекрывал грохот приёмника.
Второй офицер сидел в это время где-то в доме Поповых, и, время от времени, из приоткрытых окон слышался его резкий, неприятный голос — похоже, он отсчитывал кого-то из денщиков.
Другие денщики суетились: они бегали по двору, и готовили своим господам обед. Многие ветви яблонь и вишен были уже поломаны, но всё же денщики находили ещё нетронутые, и ломали их, и несли, усеянные сочными плодами, прямо к столу своих господ.
Толиной маме Таисьи Прокофьевне приказали подойти и показать что-то в их хозяйстве. Ну а что касается младшей сестрёнки Люси, то она, обычно такая резвая, стала в последние дни совсем тихой и молчаливой: сидела, забившись в уголок сарая, и, подставив страницу ниспадавшему через щель солнечному лучу, в который уже раз перечитывала книгу со сказками. Лишь очень незначительное количество книг дозволили немецкие офицеры перенести Поповым из дома в сарай.
Книги нужны были офицерам для эдакой культурной видимости — так, если бы к ним пожаловал кто-нибудь из начальства или хотя из равных — офицеров, они могли прихвастнуть неплохой домашней библиотекой. И их даже нисколько не смущало, что эта библиотека была собрана не ими.
Вообще же Поповых больше не пускали к их дом, и за исключением особых случаев не разрешили проходить даже и в их садик.
И вот Анатолий стоял, сжав кулаки, и видел то, что видеть ему было больно, и слышал ненавистную музыку и ненавистные вражьи голоса. Он видел, с каким презрением обращались денщики к его матери, и всё внутри него клокотало.
Самым мучительным было это тянущееся уже несколько дней бездействие. Его душа, породившая сочинением о любви Родине, была всё той же пламенной душой борца, и он всё так же готов был отдать всю свою кровь для победы. А тут это мучительное бездействие…
Но что же делать? Неужели просто броситься с кулаками на этого офицера. Как глупо! Что он, Анатолий, успеет сделать? Пару раз ударит врага, а потом его, Анатолия, пристрелят, как стреляли они в псов или в кур. И это всё что он может сделать для Родины?..
Мама, усталая, измождённая, с выражением унижения в глазах вернулась к их сараю. Анатолий смотрел на её опущенные плечи, на её побледневшее лицо, и шептал жалостливо:
— Мамочка, милая моя…
— Ну, Толя что ты. Не стоит из-за меня переживать. Надо верить, что всё будет хорошо…
И она прошла в сарай, где улеглась на одном из перенесённых туда соломенных лежаков, и… непонятно было, просто ли она прикрыла глаза или впала в забытьё.
Толя некоторое время с сыновей нежностью вглядывался в её так осунувшееся за время оккупации лицо, и его глаза были влажными — он едва не плакал.
Читать дальше