Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

И в тот же день Витя вышел в дорогу. Хотя он говорил, что ничего ему не надо, мама собрала ему в рюкзак кое-какие пожитки, а в посудину налила колодезной воды.

До окраины Ворошиловграда Витя прошёл, соблюдая конспирацию, то есть сильно прихрамывая. Со стороны он напоминал увечного, и никто к нему не привязался. Полицаи выискивали молодых да сильных.

Но вот оккупированный Ворошиловград остался позади, и Витя, распрямившись и прекратив хромать, вышел на шоссе, по которому можно было дойти до самого Краснодона.

Некоторое время ему не попадалось навстречу никакой вражьей техники; и только прошмыгнули пару раз туда и обратно легковушки, развозившие немецкое офицерье.

Постепенно настроение у Вити улучшалось. Он чувствовал в себе огромную энергию, и знал, что сможет направить эту энергию на благие дела. Погода была хорошая: со степи нёсся ароматный, прохладный ветерок, а по небу плыли сиреневые, быстрые облака.

Несколько часов Витя быстро шагал, и совсем не чувствовал усталости. Местность была холмистая — дорога то шла под горку, то дыбилась вверх, на очередной холм, за которым открывалось новое раздолье.

Между тем молодой, здоровый организм Вити напоминал о том, что неплохо бы и подкрепиться.

Помимо прочей еды, мама собрала ему и несколько картофелин, и Витя решил поджарить эти картофелины в углях; тем более и соль к ним имелась.

Он сошёл в прилегавшую к шоссе балку. Там присмотрел неплохое местечко возле давно упавшего и иссохшего дерева. Резво набрал дров, и развёл небольшой, но жаркий костерок. Вскоре и угольев набралось достаточно, чтобы уложить в них картофелины.

После того, как это было сделано, Витя улёгся на спину, и начал смотреть на небо. Настроение сделалось совсем уж благодушно-мечтательным, и он подумал: «А вот если бы не война, то сочинял бы стихи».

Картошка была готова. С помощью палочки Витя достал её из угольев, и уже начал перебрасывать, остужая, одну, самую аппетитную картофелину из ладони в ладонь, когда услышал мученический стон.

Воображение тут же нарисовало картину: по шоссе немцы гонят военнопленных. Те идут измождённые долгой дорогой, избитые, голодные. И вот Витя выскакивает из балки, и отдаёт им все свои немногочисленные пожитки.

Юноша одной рукой сгрёб раскиданную в траве картошку, а другой поднял рюкзак, в котором находилась вся оставшаяся еда, и бросился вверх. Выскочил на шоссе, огляделся, и… никого не увидел…

Он сделал шаг назад, и только тут заметил, что на самой обочине лежит, свернувшись клубочком, маленькая девочка. Именно девочка и стонала.

Витя подошёл к ней, и позвал:

— Эй…

Девочка вскочила, и вдруг издала страшный, ни с чем несравненный вопль. И столько в этом вопле было страдания, что Виктор вздрогнул, и отступил на шаг.

— Подожди… не бойся… я тебе ничего плохого не сделаю… У меня есть еда… Ты хочешь есть?

Девочка обернулась к нему, и Витя перестал говорить что-либо. У девочки не было глаз, и вся поверхность её лица была покрыта глубокими, уже гноящимися ожогами.

Девочка больше не кричала, но безмолвная, бросилась бежать.

Какое-то время Витя оторопело глядел ей вслед, а потом вдруг осознал, что уже не сможет её догнать.

Испечённые картофелины выпали из его рук, а он даже и не заметил этого. И вот он пошёл дальше. Сильно прижимал к груди мешок, в котором ещё оставалась еда. Но и этого не замечал Витя.

И он думал: «Дети то за что страдают? Ведь у детей нет ещё ни государств, ни войск, ничего, кроме светлых снов. Так за что же они, невинные, страдают? Ведь они ещё и пожить не успели!»

И несколько раз он вздрагивал, и останавливался, потому что ему грезилось, будто ветер доносит до него стон девочки. Он оглядывался, но видел только безлюдную степь…

…Наступила ночь.

Витя сошёл с шоссе, и не разводя костра, улёгся на траве.

Облака уплыли, над степью было совсем черно, а высоко в небесах сияло так много звёзд, что можно было на них любоваться и любоваться.

Витя долго не мог заснуть, а всё смотрел вверх, и чувствовал — вот она вечность, и можно лишиться всего, и вытерпеть всё, лишь бы только не предать чувство этой вечности в своей душе.

Витя стоял на гребне длинного холма, по которому вытягивалось то шоссе, по которому он пришёл сюда из Ворошиловграда.

Дело было поздним вечером, и огромный, словно бы сплющенный под чудовищным прессом диск Солнца наполовину ушёл за возвышавшийся возле одной из шахт террикон. Эти терриконы, образованные выброшенной из шахт породой, возвышались выше копров, и днём, в ясную погоду, являли миру тёмно-голубой цвет. Но теперь и терриконы и копры отсвечивали тёмным багрянцем — цветом запекшейся крови.