Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

И эти качества истязателей, которые презирались и осуждались простыми людьми, находили в стенах тюрьмы не только поддержку от Соликовского, Захарова и прочих их начальников, но даже были необходимы. Если кто-то из полицаев проявлял нечто, хоть отдалённо напоминающее жалость, то мог быть наказан тем же Соликовским; и напротив — за действия самые жестокие он мог рассчитывать на награду, и даже на уважение от своих дружков.

И на следующий день после казни вновь загремел в застенке патефон; и палачи, методично, словно какой-то ритуал исполняя, взялись за истязание оставшихся молодогвардейцев. Допрашивали, тщетно требуя хоть каких-то показаний, подпольщиков из посёлка Краснодон.

В бумагах, которые Соликовский получил от начальника поселковой полиции Цыкалова, значилось, что, скорее всего, Николая Сумского и Лидию Андросову соединяет любовное чувство. И Соликовский поверил в это потому, что часто между молодогвардейцами встречалась любовь. И он с мрачной ожесточённостью, зная, что ни к чему это не приведёт, устроил очную ставку. Лиде выкололи глаз, подвешивали за шею, били… потом истязали Колю…

Ближе к вечеру, пришли какие-то важные немцы с отвислыми подбородками, собрали в одном кабинете Соликовского, Захарова, Кулешова, Усачёва и ещё нескольких полицаев и настоятельно потребовали, чтобы остававшиеся в тюрьме подпольщики были казнены в эту же ночь, потому что состояние многих из них крайне тяжёлое, а некоторое, возможно, уже умерли. Немцы упирали на совершенно антисанитарные условия, и их волновало, что от трупного яда могли заразиться их жандармы.

Соликовский опустил свою бычью голову, часто кивал, а про себя беспрерывно ругался матом. И всё же он вынужден был согласиться с этими немцами потому что они, как ни тяжело это было ему признавать, были его начальниками.

И в ночь с шестнадцатого на семнадцатое января была назначена казнь остававшихся в тюрьме молодогвардейцев.

В этот раз их даже не стали распределять по грузовикам, просто запихали в тёмную тесноту, и повезли.

Коля и Лида встретились в тюремном коридоре, и больше уже не разлучались.

Во мраке соединились их руки. Палачи, словно в насмешку оставили им по одному уху, по одному глазу, по одной руке. Они даже и не говорили ничего друг другу, но каждый из них знал, что его вторая половина чувствует и вспоминает тоже, что и он…

А потом всех их выгрузили возле всё того же шурфа, где весь снег был тёмен от крови и, казалось, прямо из-под ног раздаётся слитый в единое стон их товарищей…

Соликовский обратился к Захарову, который стоял, пошатываясь, в стороне и глядел осоловелыми, испуганными глазками на молодогвардейцами:

— Эй, ну чего?! Испугался?! Да?!

Захаров помотал головой, и отступил ещё на несколько шагов, подальше от шурфа.

Соликовский хмыкнул и проорал:

— Боишься! У-у… Я тебя насквозь вижу! Они ж уже почти неживые! Да неужели меня кто-нибудь повалить сможет?! А?!

Он, подобный тёмному великану, встал в нескольких шагах от шурфа, слегка покачиваясь, сощурившись глядел на молодогвардейцев, и хрипел, грозя куда-то в сторону звёзд своим кулачищем:

— А вот никто… Слышишь ты!.. Никто из них ко мне подойти не посмеет!

И тогда на Соликовского бросился Володя Жданов. Несмотря на то, что нелюди поломали его пальцы, а на спине вырезали из его плоти широкие и длинные полосы, он был ещё достаточно силён, а ненависть удесятеряла его силы.

Он налетал на Соликовского; обхватил его за шею, и потащил к шурфу, выкрикивая:

— Хоть один паразит пойдёт с нами!

Соликовский засопел, попытался высвободиться, взмахнул руками, и тут понял, что ноги его скользят и он заваливается куда-то назад и вниз. Неужели в шурф?! И тогда вырвался из него никогда прежде неслыханный его подчинёнными панический вскрик:

— Спасите! А-а! Уберите его! Убе-ерите!!

Кто-то из полицаев в исступлении бил Володю, но тот не отпускал Соликовского, и подтаскивал его всё ближе к шурфу. Ещё несколько секунд и они вместе рухнули бы в бездну.

Но тут, всхлипывая, выступил из мрака Захаров, подставил к Володиному затылку дуло револьвера, и нажал на курок. Прогремел выстрел, и Володя сразу перестал двигаться.

Соликовский с трудом оторвал его от себя, и в исступлении стал пинать мёртвое уже тело. Захаров начал плакать мерзостными, пьяными слезами и жаловаться:

— Они такие… Их только смерть может победить!

— Смерть?! — вскричал, безумно вращая налитыми кровью, зрачками Соликовский. — Ну мы ещё посмотрим, кто кого!