Дмитрий Щербинин - Заре навстречу

И вот полицаи подошли к дому Шищенко. Из мертвенной, одутловатой физиономии Изварина вдруг прорезался тонкий, почти бабий голос:

— Дом окружить! Никого не выпускать!

А сам поднялся на крыльцо, и громко забарабанил одновременно и кулаком и ногой, взвизгивая:

— Открывай! Открывай!

В это время дома были только Михаил Шищенко и его младший брат Саша. Как только раздался стук во входную дверь, Саша оттолкнул растерявшегося Михаила, и открыл потайной люк в полу. Там была выкопанная ими ещё в первые дни оккупации яма.

Саша шепнул:

— Мишь, давай, скорее лезь туда…

Михаил незамедлительно бросился в яму, и сразу же мрак поглотил его — только напряжённые глаза поблёскивали снизу.

Саша спросил:

— Ну, как ты там?

— Вроде ничего. Только шибко холодно… Ты сам то чего не лезешь?

— Нет я не могу, — тихим, печальным голосом ответил Саша. — Я должен накрыть люк материей, и стол на него поставить, чтобы ничего не было заметно. Да и дверь надо этим негодяям открыть, а иначе они всё равно её высадят и всё здесь вверх дном перевернут.

Саша уже закрыл люк, накрыл его тряпкой, а сверху придвинул тяжёлый стол. Но из-под пола слышался голос его старшего брата:

— Но как же, Сашок, ведь они тебя схватят…

— Ничего. Не за меня не волнуйся. Они мне ничего не сделают — им ведь ты нужен, а не я. Ну, подержат в качестве заложника, а потом выпустят. И не волнуйся — я тебя не выдам. В общем, до встречи…

И Саша бросился открывать входную дверь, которая едва держалась от сыплющихся на неё ударов.

И из своего укрытия Михаил слышал, как полицаи ворвались в комнату; слышал как Изварин орал своим бабьим голосом на Сашу:

— Ну, где твой старший брат? Отвечай!

— Ничего не знаю, — спокойно отвечал Саша.

Звуки ударов, вновь визг Изварина:

— Не знаешь?! А ведь его ещё вчера в посёлке видели!

Сильные удары… Снова вопрос:

— Не вспомнил?

Молчание. Тяжёлое Сашино дыхание. Взвизг Изварина:

— Ну ничего, у нас в участке всё вспомнишь. Мы из тебя все жилы вытянем! Увести его!

Михаил сидел в темноте и, не сознавая того, грыз ногти. Его бил озноб, и не только от холода, но и от осознания того, что, если он и выживет, то очень тяжело будет ему жить с этим воспоминанием.

В полиции Саше отрубили обе руки и выкололи глаза, но он ничего не сказал про своего старшего брата.

Это были очень тёмные дни. Даже тогда, когда должно было светить солнце — в морозном воздухе разливался сероватый сумрак. Ну а сами ночи были такими нескончаемо длинными…

Вот в дверь дома Пегливановых раздался робкий стук. Майя бросилась открывать; но её окрикнула мать:

— Куда же ты, донечка? Ведь это могут быть полицаи. Дай-ка я сама открою.

— Нет, мама, это Шура Дубровина. Ведь я по звуку могу определить — это она, это Шурочка так стучит.

Майя распахнула дверь, и увидела, что на пороге действительно стоит Шура Дубровина, которая в эти страшные дни часто заходила к ним, и проводила у Пегливановых многие часы, а то и ночевать оставалась.

Подруги крепко обнялись, и Майя, едва сдерживая слёзы, говорила:

— Ты бы поосторожней, Шура, ходила. Сейчас на улицу лучше и не выглядывать. Ведь ты знаешь, что в городе творится: сплошные аресты…

И вот они прошли в комнату к Майе. Так как чая не было, то просто нагрели воду, и медленно пили её, закусывая чёрствым хлебом. Это и был их ужин, но они не обращали внимания на пустоту своих желудков, довольствуясь обществом друг друга.

А за окнами, в чернеющем сумраке, был ужас; где-то там таилась тюрьма; где-то там расхаживали посланцы смерти — полицаи; и не известно было, за кем они придут в следующий раз. Зато девушки знали, что полицаи усиленно ворошили все попавшие к ним записи от довоенного времени; вновь и вновь вели «внушительные» беседы с местными жителями, да и сами припоминали былое; выявляя таким образом наиболее активных юных активистов от Ленинской партии; арестовывали их, и редко ошибались — это действительно оказывались молодогвардейцы.

И за Майей, секретарем школьной комсомольской организации, могли придти в любую минуту; и даже удивительным было, что до сих пор не арестовали её…

Итак, девушки сидели в этой маленькой комнатке, и разговаривали о том, о чём, больше всего хотели. Учившаяся в Харьковском университете Шура превосходно знала культуру разных народов, не менее её была просвещена и Майя…

И Шура шептала, глядя в красивые, чёрные очи Майи:

— Я так хочу любить! До сих пор ещё не встретила своего единственного, и… любовь моя, она хочет раскинуться на всех-всех людей. Мне всех очень жалко, Майенька. Вот скажи, отчего люди так страдают?