Валерия Орлова - Три страсти Петра Первого. Неизвестная сторона жизни царя

Петруша часто бывал в доме золотых дел мастера. Внутри всегда было чисто и аккуратно, пахло свежестью и лимонной цедрой. Анна в накрахмаленном платье выходила встречать его. Он широко улыбалась и подавала руку для поцелуя.

— Добрый день, Питер, — тихо говорила она, и глаза ее при этом сияли таинственным светом.

За долю секунды до того, как она опускала взор долу, Петр мог заметить озорные вспышки.

Потом обычно появлялся сам хозяин, благовидный старик низкого роста, морщинистый, но с прямой спиной. Он церемонно кланялся и приглашал Петра за стол.

В гостиной царя обычно встречала мать Анны.

Матильда, так ее звали, была женщиной строгих нравов. Она тщательно следила за внешним видом, с умом вела хозяйство и вообще была умнейшей женщиной. Видимо, Анна именно у матери позаимствовала свою красоту. Хоть Матильда и была уже в преклонном возрасте, глаза ее все так же были живы и горели огнем. Руки ни минуты не были без дела: мать Анны либо вязала, либо вышивала, либо подавала на стол. Все ее существо, казалось, было пропитано энергией. Тело ее не знало усталости. Она горделиво шествовала по гостиной, отдавала распоряжение девкам хорошо поставленным голосом, и даже взмах ее тонкой, сухой руки выглядел величественно.

У Анны также был младший брата — Виллим. Петр сразу полюбил его и доверялся ему во всем.

Такова была семья Анны Монс, возлюбленной царя.

Петр как с цепи сорвался. Почти каждый вечер, если не устраивался очередной загул, они с Алексашкой седлали коней и неслись в проклятый трактир, и дебошам их числа не было. Уже среди бояр разговор темный пошел о том, что немцы поганые-де истинного царя к себе сманивают, прельщают красотой коварных девок, опаивают, губят. «Что же это с землей Русской будет, если царь вырядился, что твой шут гороховый, в иноземное платье, которое разве только бабе пристало носить!», — шептали они. Да и в народе пошли толки.

А Петр и правда не признавал исконно русской одежи. Вырядился в немецкое платье зеленого цвета и даже выучил несколько слов из немецкого языка. Приказы потешным войскам, которые тренировались теперь каждый божий день, отдавались на немецком. И во всем, что делал Петр, присутствовал дух иноземщины.

Наталья Кирилловна, в ужасе от поведения сына и от пугающих слухов, позвала в свои покои бабку Воробьиху. Та могла и мудрым советом подсобить, и исцелить растревоженные нервы, и погадать. Гадать Воробьиха умела по-всякому: на свече и на воде, на игле, и по петухам, и даже по теням. А еще умела Воробьиха сны читать и по ним определять, что человек думает, чего боится, замышляет ли что-то коварное и злое.

Долго была бабка в покоях Натальи Кирилловны, гадала. Все было как в тумане, лишь одно для Натальи Кирилловны было ясно: сманили-таки ее сыночка, ее Петрушу. И сманили не сундуками с иноземным тряпьем, не сладким заморским вином и яствами, а прекрасными темными очами девицы какой-то, дочери золотых дел мастера. Лишь ради нее одной Петруша мотается в проклятую слободу, ради нее ночей не спит. Немка проклятая!

Воробьиха пересказала все слухи, которые гуляли по Москве, вплоть до шепота про самого беса черного, который якобы вселился в молодого царя и хочет изничтожить землю Русскую, на радость немцам окаянным. Наталья Кирилловна испугалась пуще прежнего.

— Что же это творится-то? — схватившись за голову, приговаривала царица. — Что же творится? Петруша, значит, на Кукуе околачивается, а мне что же делать? Где спасения искать?

— Ты не пужайся, родненькая, — увещевала Воробьиха. — Есть спасение и от твоего горя.

— Какое же? Ну, говори! — приказала Наталья Кирилловна.

— А такое. Самое простое. То, что испокон веку люди делали. — И, помедлив, продолжила: — Женить надо твоего Петрушу. Женить. Так и ему пользу, и государству.

— Да как же это… А не рано ли?

— Самое время, — твердо произнесла Воробьиха. — Взрослеть ему пора.

На этом дело и решилось.

В трактире Монсов было шумно. В этот выходной Иоганн Монс закатил настоящий пир. Вокруг стоял немыслимый гвалт, помещение заплыло дымом. Музыка визжала так громко, что временами становилось тошно. Народ хохотал, напивался и дебоширил. «Да уж, немцы работать умеют, как никто, но и отдыхать не дураки», — весело подумал Алексашка, потянувшись за очередным кувшином вина. Ох и вкусное же вино у этих Монсов… Да и еда не хуже. Алексашка уже раскраснелся, глаза горели, волосы взлохмачены.

С ним за столом сидел Петр, который тоже успел попробовать яств и хлебнуть лишку. Его выпученные глаза дико горели, руки постоянно вздрагивали. Молодой царь как будто не знал, куда их деть: то на колени положит, то обхватит собственные плечи так, будто ему холодно, то ногти начет грызть. Ноги подрыгивали в такт очередной мелодии, плечи непроизвольно подергивались.