Пенни Винченци - Соблазны бытия

– Даже и не думай заводить разговор обо мне! Если я соглашусь на такую подачку, я предам самого себя. Элспет, неужели у тебя не хватает мозгов для понимания столь очевидных вещей?

Элспет поспешно отступила и даже извинилась, сказав, что всего лишь хотела ему помочь. Сообразив, что она искренне переживает за него, Кейр ее простил. Однако факт оставался фактом: у Элспет была работа, о которой он мечтал. И получила она эту работу, приложив минимум усилий, что бы она ни говорила о «семейном нажиме». Эта легкость задевала Кейра, причем сильно.

Кейр поднялся к себе, вскрыл конверт, пробежал глазами письмо.

Уважаемый мистер Браун! Выражаем нашу искреннюю благодарность за то, что нашли время прийти и побеседовать с нами… Находились под сильным впечатлением… Отличные знания… однако… возможно, Вас мог бы заинтересовать торговый…

Несколько минут Кейр сидел на кровати, разглядывая очередной отказ, затем порвал письмо на мелкие кусочки и выбросил их в мусорную корзину. Посидев еще немного, он спустился вниз и сказал матери:

– Я решил больше не соваться в издательства. Сомневаюсь, что эта работа по мне. Пойду учительствовать в школе. Там сразу видишь результат.

Сказано это было будничным тоном, словно Кейр сообщал матери о намерении пройтись по магазинам.

Иззи сумела себя убедить, что поступила правильно и жалеть тут не о чем. Как-никак она жила в середине двадцатого века, и их поколение относилось к сексу не так, как поколение их родителей, не говоря уже о дедушках и бабушках. Она лишилась невинности. Это же так здорово. С ее плеч исчезла пусть маленькая, но невероятно тяжелая ноша. Иззи не особо волновало, что ношу эту снимали довольно грубо и неумело. В противном случае она сочла бы свои романтические фантазии насчет Генри опасными для них обоих. Через несколько дней после вечеринки Эми сообщила Иззи, что наутро Кларисса позвонила Генри и захотела с ним встретиться.

– Это был обычный предсвадебный каприз. Генри жутко обрадовался. Сегодня они вместе обедают. Так что все покатится по прежней колее. Мы бы, конечно, предпочли видеть рядом с ним тебя, а не Клариссу, но ситуация безнадежная. Генри сильно на нее запал, бедняжка.

– Да, – сказала Иззи, заставляя себя говорить со смехом. – Ситуация безнадежная. Не быть мне рядом с Генри. Пока, Эми.

Ну что ж, жалеть тут действительно не о чем. Она поступила правильно. Очень правильно.

– Так это правда, Либерман, что твой отец погиб в концлагере? – Задавший вопрос говорил очень уверенным тоном, лениво растягивая слова.

– Нет, неправда, – ответил Лукас.

– Но ведь его нет в живых. Мы не видели, чтобы он привозил тебя в школу.

– Его нет в живых.

– В таком случае…

Лукас молчал. Допрос проводили двое мальчишек. Тот, что поменьше ростом, Форрестер, сидел возле камина, у него за спиной. Он наградил Лукаса пинком в зад.

– Отвечай, маленький выскочка, когда с тобой разговаривают. Слышишь, еврейская морда?

– Я ответил, – ровным голосом произнес Лукас.

– Нет, не ответил. Мы хотим знать, как он умер.

– А зачем вам это знать? Вас это совершенно не касается.

– Очень даже касается, еврейчик, – возразил второй мальчишка. Его фамилия была Армитидж. Он стоял на фоне залитого солнцем окна. Солнце мешало четко видеть его лицо, и это нервировало Лукаса. – Мы хотим знать, не был ли он предателем. А вдруг он сотрудничал с нацистами?

– Мой отец не сотрудничал с нацистами.

– Если он не погиб в концлагере, что с ним случилось? Почему нацисты его не трогали? Сдается нам, он с ними снюхался.

– К вам это не имеет никакого отношения, – упрямо заявил Лукас.

– Ошибаешься, имеет. Мы не хотим, чтобы нам прислуживал сынок грязного нацистского пособника. Давай выкладывай.

– Нет.

Лукас хорошо помнил, как мать рассказывала про гибель отца. Помнил скромную поминальную службу в эшингемской часовне и обещание всегда помнить, каким храбрым был его отец.

– Нацист! – крикнул Форрестер. – Нацистский ублюдок!

– Заткнись! – не выдержал Лукас. – Заткнись! Заткнись!

– Послушай, еврейчик, чего ты так разнервничался? – спросил Армитидж. – Мы просто хотим знать.

– Хорошо, я вам расскажу.

Лукас встал со стула, на котором сидел, поддерживая огонь в камине, и медленно повернулся к Армитиджу. У него возникло странное ощущение, что он смотрит кадры замедленной киносъемки.

– Моего отца застрелили нацисты. Не в концлагере. На парижской улице. Несколько лет он прятался, но однажды утром нацисты проводили облаву и его нашли.